Элизабет Адлер » Современные любовные романы » «Опрометчивость»

– К сожалению, мой отец не смог прибыть и прислал меня в качестве заместителя. Чему я очень рад.

Восхитительный свет его глаз, таких же голубых, как у нее. Венеция непроизвольно улыбается в ответ, душа ее витает где то в эмпиреях. А какие у него, прямые и светлые волосы, будто выжжены ярким солнцем, а кожа такая загорелая… Он выглядит, думала она, как настоящий американец, что ходит под парусом и на удивление хорошо плавает…

– Так это вы приготовили этот чудный стол? – в его глубоком голосе слышалась озадаченность.

Венеция рассмеялась:

– Да, надеюсь, вы получите удовольствие от обеда.

– Уверен, так оно и будет, но обещайте, что сядете рядом со мной… – Жестом заговорщика он указал на прочих гостей. – Догадываюсь, что мне потребуется здесь некоторая помощь.

Венеция, колеблясь, смотрела на него разрушительным взглядом больших глаз Дженни Хавен.

– Посмотрю, что я смогу сделать, – неопределенно пообещала она. Затем с достоинством прошла в гостиную, чтобы расставить стулья для гостей, и далее – на кухню, где оставленные в печи плоды авокадо были уже почти готовы. Внезапно она ощутила, как хороша жизнь.

Париж

Амадео Витрацци опоздал только на пятнадцать минут. Неплохо для итальянца, подумала Парис, разливая шотландский виски для гостя и кампари с содовой для себя. Она бросила на него взгляд из под опущенных ресниц, расставляя стаканы на японском подносе, покрытом черным лаком. Амадео прислонился к массивному центральному брусу, что поддерживал потолок ее студии в мансарде, и осматривался вокруг с довольной улыбкой на губах. Это был привлекательный мужчина с ровным загаром, полученным летом на собственной вилле в Сен Тропезе, густо темными волосами и острыми зеленоватыми глазами, не упускавшими ни одной мелочи, когда он изучал это место, бывшее для нее одновременно и домом, и работой. Сколько ему лет, хотела бы знать Парис. Но определить было трудно. Он был строен, но не стройностью молодости, а, скорее, как человек, хорошо заботившийся о своей внешности. Может быть, ему сорок, может быть, сорок пять, решила Парис, вновь бросая ему благосклонную улыбку и приближаясь с подносом с напитками.

– Виски со льдом и содовая, синьор. Амадео Витрацци посмотрел на нее оценивающим взглядом. Его радовали хорошенькие женщины, а нынешняя была просто прелесть… но совершенно не в его вкусе. Он предпочитал несколько более округлых, с формами попышнее, с более полной грудью, таких, какой была Джина, когда он женился на ней. Джина, конечно, само совершенство, сочная, почти толстая, молодая девушка итальянка, но это было двадцать пять лет назад. После рождения пяти детей Джина стала более чем толста, а сейчас уже наметился внук. Первый. Амадео исполнилось сорок девять, и он несколько нервничал, сознавая, что вплотную подошел к пятидесяти. Он улыбнулся Парис улыбкой, выражавшей интимное доверие, когда потянулся за предложенным ему стаканом. Он чувствовал себя неуютно рядом с этой молодой женщиной, даже если она и несколько, на его вкус, худощава, но этот сексуальный улыбающийся рот…

– Мне нравится твой дом, Парис. В нем есть шарм. – Он опять откинулся, прислонившись к черному деревянному брусу, и оглядел комнату. Белые стены, черные брусья, водопроводные трубы, пересекающиеся крест накрест и покрытые потрясающей изумрудной зеленью. Ничего ценного, если не считать старой кровати. – Миленькое местечко, точно. – Он обвел комнату рукой, в которой держал стакан.

Парис пожала плечами.

– Выбирала моя сестра. Она в этих вещах понимает. Я же знаток только одежды.

Взгляды их встретились, и он уловил в ее голубых глазах напряженность в сочетании с затаенной осторожностью. Она незаметно кусала губы, и Амадео почувствовал во всем этом непонятную ему нервозность. Он удивился. Из за чего бы могла нервничать дочь Дженни Хавен?

Черная итальянская лампа, изогнутая над чертежным столом, развернута была так, что высвечивала находившееся в тени пространство для работы, и внимание Амадео автоматически переключилось на разбросанные там рисунки.

– Хочешь сейчас посмотреть мои работы? – Рука Парис легонько лежала в его руке, и он снова улыбнулся ей в глаза.

– Почему же нет, cara?  Давай посмотрим, что там у тебя. – В его тоне чувствовалось снисхождение, и Парис по голому деревянному полу быстро подбежала к столу. Здесь обретался ее подлинный мир, место ее надежд и мечтаний, полетов воображения и вдохновения, ее фантазий и замыслов. И, конечно, стимул ее честолюбия. Парис знала, что она талантлива. Она знала свои реальные возможности для настоящей, пусть и тяжелой работы. Она бесконечно верила в себя. Все, что ей было сейчас необходимо – это чтобы кто то еще поверил в нее так же сильно, как она верила в себя.

Амадео почувствовал у себя на щеке ее легкое дыхание, когда они вместе склонились над столом, где она разложила свои наброски. В них, без всякого сомнения, ощущался ум. Они были оригинальны – иногда даже слишком. Он смотрел профессиональным взглядом, невольно прикидывая, за какую цену можно было бы продать такую одежду… вызывающую и волнующую.

– Ты можешь предложить кое что из этого в дома, где шьют одежду для молодежи. В такие, как на Плас де Виктуар, например. Приготовь образчики и пройдись по домам мод, cara. Уверен, там будут рады попробовать с ними заняться.

Глубокие темно голубые глаза Парис расширились от ужаса.

– Ой, но это же целое направление в моде. Я должна сделать коллекцию полностью. Разве ты не видишь, Амадео, тут все сочетаемо: цвета, ткани, общее ощущение.

Амадео запрокинул голову и расхохотался:

– Да ты хочешь начать сразу с вершины, Парис Хавен?

Его глаза издевались над ней, и, к своему ужасу, Парис почувствовала смущение. Merde,  сердито подумала она, ведь я преодолела стыд и робость, чего же я стыжусь сейчас? Люди и раньше смеялись надо мной. Она угрюмо повернулась к нему.

– Почему бы нет?

Ее голос слегка дрожал, и Амадео мог созерцать точеные линии ее профиля. Ее полный чувственный рот не гармонировал со спортивной стройностью ее тела, придавая чуть больше эротичности ее лицу. Надо ее успокоить, решил он, взглянув на часы. Время еще было, а она казалась ему все более занятной.

– Почему бы нет? – повторила Парис, повернувшись к нему лицом. – А как же еще начинать?

На этот раз Амадео скрыл улыбку. Стало ясно, что дочь Дженни Хавен следует много чему поучить.

– В удобной позе, cara, – сказал он, обнимая ее за плечи и подводя к кровати, преображенной в роскошный диван. – Пойдем, присядем здесь и обсудим все вместе. Скажи мне, чем я могу помочь.

Парис почувствовала, как тяжесть беспокойства и напряжения покинула ее, словно развеянное ветром облако. Ему на самом деле понравились рисунки, значит – он поможет. По какой же иной причине хочет он знать, какая помощь ей нужна? Она великодушно подлила виски в его стакан, а себе добавила доверху кампари, следя за поднимающимся тонким зеленым ломтиком лимона. Медленно пригубила вино, радуясь его горьковатому привкусу.

– Видишь ли, Амадео, – начала она, – я знаю, что могу добиться успеха. Три года я проработала в крупных домах мод. Я делала все. Строчила швы, подгоняла друг к другу детали, обучаясь, как снимать копии с выкроек, я размышляла над умением мастерски кроить и даже приготовила наброски для трех последних коллекций. Мои проекты имели успех! Но, конечно, не потому, что это были мои проекты. Я не могу больше выносить жесткий диктат домов моделей. Мне нужно развивать свой собственный стиль. И сейчас я чувствую, что он у меня есть.

Амадео взял ее руку и осторожно задержал в своей. Кожа была мягкой, пальцы длинные и прекрасно очерченные, он слегка погладил ее. В голосе Парис слышалась страсть, рожденная нетерпением. Когда она говорила, он следил за ее ртом, и возбуждение его росло.

– Продолжай, крошка, расскажи мне все, – прошептал он, поднеся ее руку к своим губам.

Парис едва ощутила этот легкий поцелуй. Ее занимали собственные мысли, собственные желания. Амадео Витрацци сидел здесь, сейчас, у нее, он слушал ее, и она должна была непременно убедить его.

– У юности свои понятия об элегантности, Амадео. Тут требуется одежда с большей свободой выражения, детали, допускающие возможность различных комбинаций с тем, чтобы все вместе еще и смотрелось как целое. На этой концепции я и построила свою коллекцию, и вот почему все должно смотреться вместе. Это невозможно распродать по магазинчикам или выставить порознь по всей стране. Мои вещи будут выглядеть ужасно, если такое случится. Для них нужны молодые подвижные тела, нужна жизнь. Мы с тобой знаем, что главное в искусстве шить хорошую одежду – это линия, ткань и цвет. Я прошла очень жесткую и серьезную школу ученичества, где разгадывала тайны этих составляющих для того, чтобы применить их в моих собственных проектах. Они должны оказывать буквально осязаемое воздействие, а для этого я использую контрасты тканей. Мне просто необходимы мягкие, как масло, замши, настоящее полотно – то, что можно мять, хлопковые нитки, которые кажутся хрустящими при прикосновении к коже. И шелк, Амадео, шелк, мягчайший, эротичнейший, самый роскошный в мире. Тот сорт, который выпускаешь только ты, Амадео.

Амадео облокотился на подушки, снисходительно следя за ней. Какое дитя, такое порывистое, такое увлеченное своими идеями…

– Покажи мне, cara, покажи, что ты имеешь в виду, – предложил он успокаивающе.

Парис легко вскочила на ноги. Сейчас на ее лице сияла счастливая улыбка.

– Подожди, – бросила она через плечо, – подожди минутку, я приготовлю наброски и образцы.

Волны ее длинных черных волос развевались за ней, когда через комнату она пробежала к столу. Они казались столь же мягкими и податливыми, как его собственные шелка.

– Вот, посмотри! – Она наклонилась ниже, чтобы показать ему особо подобранный цвет и изменение фактуры, то самое, почему все должно было быть выполнено именно в шелке, той единственной ткани, которую она сочла возможным использовать.

Амадео обнял девушку за плечи, и волосы ее слегка задевали его. От нее исходил такой нежный, такой трепетный аромат, теплый, но не душный. Его это завораживало, ведь это был запах ее кожи, а не духов. И чем ближе, тем прекраснее казалась ее кожа, тем нежнее аромат…

Парис оторвала взгляд от набросков.

– Ну, как, Амадео, что ты думаешь?

– Роскошно, cara, великолепные проекты и замечательные краски. У тебя действительно талант по части новых идей.

Парис благодарно обняла его за шею и порывисто прижала к себе.

– Конечно, такая я и есть, Амадео; чтобы это понять, необходим именно твой гений! Я собираюсь схватить судьбу за хвост, Амадео Витрацци, – она отстранилась, руки скользнули к нему на плечи, – но мне не обойтись без твоей помощи.

– Моей помощи? – Пристальный взгляд мужчины оставался насмешливым, когда он обеими руками обнял ее. – Чем же я могу тебе помочь, Парис?

Парис почувствовала себя неловко, мгновенно оценив свое положение. Руки его ласкали ей спину, лицо, шею… Нет, слишком близко. Она отстранилась.

– Мне нужен кредит, Амадео. – Она выскользнула из его объятий и, оказавшись на свободе, стала шарить среди разбросанных на полу набросков, что лежали у ее ног, пока не нашла список того, что ей было необходимо. – Мне не обойтись без твоих тканей, но мне также не поднять дела без кредита, месяцев на шесть. Мне нужны хорошие деньги, Амадео. И только твои ткани дадут нужный эффект. Они самые лучшие, я не смогу, повторяю, воспользоваться какими либо другими.

Амадео знал, что его ткани самые лучшие. Но он также знал, что они чрезвычайно дорогие. Он был бы дураком, предоставив ей кредит; только большие дома мод осмелились бы пойти на такое, да и то не на шесть месяцев. И почему бы дочери Дженни Хавен не попросить кредит еще где нибудь? Конечно, мать должна будет поручиться за собственное дитя…

– Знаешь, у тебя ведь должно быть готово несколько экземпляров, – начал он уклончиво, – ну, чтобы показать покупателям?.. Разве нет ничего, что бы и я мог посмотреть сейчас?

Парис заколебалась.

– Они не из твоих тканей, – сказала она, наконец, – поэтому ты не сможешь оценить их по достоинству. Обожди минутку.

Она метнулась с дивана, и он неохотно выпустил ее руку, поглощенный зрелищем юного тела, когда она подбежала к бархатной занавеси и открыла одну из прикрытых ею ниш.

– Здесь, вот это… и вот еще. А вот это – мое любимое.

То, что она держала в руках, выставив на его обозрение, смотрелось бесформенно, и это еще больше усложняло ситуацию. Увиденное ничего не говорило ему, и Парис уловила выражение озадаченности на лице Амадео, скрытое за вежливо любезной миной.

– Ох, я же говорила тебе, – сказала она в отчаянии, – все надо смотреть только когда оно надето.

– Но, дорогая моя Парис, пожалуйста, надень это. Парис без колебаний скользнула за занавес. Она чувствовала, что задыхается от возбуждения. Неужели она сейчас будет показывать свою одежду? Амадео был ее первым зрителем, и ей хотелось услышать его похвалу. Набросив одежду на плечи, она просунула ноги в туфли на высоких каблуках. Осталось поправить юбку, тряхнуть головой, чтобы придать волосам небрежный вид, и – готово.

Амадео смотрел на нее во все глаза, когда она предстала перед ним в серебристом сиянии старой бархатной занавеси абрикосового цвета. Резкая прямая линия разграничивала ее открытые плечи и серый шелк, что едва касался талии, образуя зигзагообразную кайму в двух дюймах от элегантных колен Парис. Ленты и ромбы из мягкой замши делили юбку по диагоналям. Парис медленно повернулась, чтобы он увидел ее спину, где шелк ниспадал вниз, а V образный разрез тянулся почти до талии. Она права. Это великолепный костюм. Но восторг в глазах Амадео относился к девушке. Он ошибался, полагая что та чересчур худа; все линии ее тела оказались совершенны, во всяком случае, все было так, как надо. Он поднялся и обошел вокруг нее. Ему нужно коснуться ее, ощутить, какая она. Соски проступали под серым шелком, а приоткрытые губы испытующе улыбались.

– Прекрасно, cara, удивительно, – шептал он, взяв ее за руку и привлекая к себе. – Ты права, у тебя есть своя манера.

– В самом деле, Амадео? Тебе правда нравится? Амадео подался вперед и нежно поцеловал ее в губы.

– Я полюбил это, cara, и на тебе оно смотрится восхитительно.

Парис пристально смотрела в его глаза, такие же широко раскрытые, как у нее самой. Дрожь возбуждения пробежала по ее телу. Он полюбил сделанное ею. Руки Амадео лежали на ее голой спине, и он обнимал ее все крепче и все нежнее целовал в шею, легко и нетребовательно, и все же она ощущала трепет страсти, когда он все теснее прижимался к ней.

– Скажи мне, – шептала она, – скажи, Амадео, тебе понравилось платье… это эротично, не правда ли, Амадео? Все, что я задумала, похоже на то, что ты видишь, потому то моя одежда обязательно будет иметь успех.

Рука Амадео скользнула по ее груди, скрытой под серым шелком. Парис спокойно рассуждала о своих проектах, об этом проклятом платье, когда единственное, чего ему хотелось сейчас, так это разорвать дурацкий наряд. Он давно не испытывал ничего подобного, даже Олимпи не приводила его в подобное состояние.

Его эрекция достигла твердости скалы и пульсации такой силы, что он не мог больше ждать.

Парис засмеялась, когда он прижимал ее к себе; она ощутила пик возбуждения, ведь ослепительное будущее, что открывалось сейчас перед ней, зависело от того, насколько Амадео понравились ее работы и даст ли он ей кредит. Возможно, он сделает больше: вдруг она сможет уговорить его взять ее к себе деловым партнером. Пальцы Амадео слегка сжимали через шелк ее соски, а рот, которым он до этого жестко прижимался к ней, скользнул вниз. Не оставалось сомнения в том, чего ожидал Амадео Витрацци. Парис чуть отклонилась, позволив платью ниспасть с ее плеч, отстраненно ожидая, когда его смуглая рука опустится к ней на грудь, и ощутила первый порыв пронзившего ее чувственного возбуждения, когда его язык коснулся сосков. Почему бы нет? – словно во сне подумала она. Если он этого хочет, он это получит – и это будет самым потрясающим из всего испытанного им в жизни. Ты не забудешь наш вечер, Амадео. Высвободившись из объятий мужчины, она с улыбкой отступила на шаг.

Амадео сорвал с себя пиджак.

– Подожди, – приказала Парис.

Амадео с жадностью смотрел, пока она снимала с себя шелковые бледно зеленые французские бриджи. Господи, посмотрите на нее, разве она не самая элегантная, не самая желанная из всех женщин мира, нагая, в туфлях на высоких каблуках? Господи, если он сразу же не овладеет ею, то вместо успеха его ждет провал… А сейчас? Боже, она медленно шла к нему, лаская руками собственное тело, чуть подергивая алеющие соски, круговыми движениями легко касаясь темного, манящего треугольника волос внизу живота. Амадео дрожащими руками расстегнул пояс.

– Обожди. – Парис взяла его руку и положила ее туда, на мягкий, упругий, темный треугольник, улыбаясь ему, когда его пальцы скользнули у нее между ног.

Он не мог больше этого выносить, он должен был обладать ею. Амадео еще раз дернул застежку молнию, завороженный дразнящим смехом девушки. Прильнув к нему, она начала расстегивать его рубашку.

– Не торопись, Амадео, не торопись, – шептала она ему на ухо, – позволь мне сделать все самой.

Сначала рубашка, бережно сложенная и оставленная на стуле, потом брюки, снятые рывком. Она совершенно не прикасалась к нему, ей хотелось растянуть время, помучить его. За всю свою жизнь Амадео не желал женщину так, как ее.

Парис опустилась перед ним на колени, и руки ее медленно медленно заскользили по его животу.

– Ох, Амадео, – выдохнула она в восхищении, – ох, Амадео… больше ты не можешь ждать. – Ее черные шелковистые волосы мягко коснулись его бедер, когда она прильнула к нему, а рот ее был еще мягче. Пальцы Амадео впились ей в волосы, когда ощущение оргазма сразило его – он не владел собой, он не мог больше сдерживаться.

Теперь он лежал, опустошенный, а далекий голос Парис Хавен мягко уговаривал, пока руки ее гладили его тело. Амадео открыл глаза и встретился с напряженным взглядом ее темно голубых глаз.

– Подожди, Амадео, подожди немного, все только начинается.

У него приятное тело, думала она, раздвигая ему ноги. Он худой, гладкий и загорелый, и он почти готов для нее… могло быть и хуже.

Дочь Дженни Хавен продавала себя.

Рим

Индии снова повезло. Пространство на углу рядом с «Мастерскими Пароли» оказалось достаточно большим, чтобы втиснуть туда ее крошечный красный фиат, или почти достаточным. Передняя часть машины слегка высовывалась, но не слишком заметно. Индия бодро захлопнула дверцу и перебросила сумку через плечо. Быстренько нагнувшись, она взглянула на себя в автомобильное зеркальце и пригладила волосы. Затем поправила черную юбку и одернула алый свитер, так роскошно смотревшийся на ней в вечерних сумерках. Она была очень мила в этом свитере. Возможно, ей следовало бы, когда акварели будут проданы, потратить деньги только на месячную квартирную плату, а на остальные купить подходящий к свитеру жакет. Посмотрим, если Марелла сможет сделать ей скидку.

Мгновение она размышляла о том, хотелось ли ей выглядеть хорошенькой ради Фабрицио или же потому, что здесь нынче вечером появится его жена. Мариза никогда не выказывала даже малейших проявлений ревности, скорее, она открыто проявляла интерес ко всему, связанному с Индией, давая ей почувствовать, что считает ее слишком незначительной, чтобы нарушить семейный покой Маризы Пароли. И она была права: Индия понимала это.

В фойе, рассевшись на футуристических стульях, казавшихся высеченными из полупрозрачных топазов, скрипичный квартет нежно играл Вивальди, а выставочный зал уже наполняла толпа. Несколько сотен изящно обутых ног топтали пастельных тонов ковер Фабрицио, и Индия смотрела на это с унынием. Брызги шампанского, разорванные бумажки и сигаретный пепел покрывали восхитительную вещь. Накануне сегодняшнего приема Индия буквально умоляла Фабрицио покрыть пол чем нибудь черным, но он отказался, заметив, что это нарушит его замысел.

– Они должны увидеть и место, и проекты как единое целое, – говорил он ей. – Черное убьет весь эффект. Они вернутся к себе в редакции газет и напишут, что Пароли потерял стиль, или пойдут на очередную вечеринку, где станут рассказывать друг другу, какое я потерпел фиаско и как скверно подобрал цвета.

Стоя в дверях, Индия думала, кто же из них был прав. Многие ли из приглашенных замечали ковер?

Разговор в зале не походил на мягкое воркование, а напоминал настоящий рев, и, прокладывая себе путь к бару сквозь толпу гостей, Индия, прислушиваясь к разговорам, с жадностью ловила те или иные замечания. Едва ли кто то почувствовал особый интерес к «Мастерским Пароли» и к их удивительному интерьеру; все те обрывки разговоров, что довелось ей услышать, относились то к лету, проведенному на Коста Смеральда, то к планам относительно лыжного спорта – об этом говорила женщина такая же лоснящаяся, как какой нибудь из лакированных столиков Пароли; о курсе лиры и о сводках с Уолл стрита взахлеб рассказывал загорелый симпатичный мужчина, выглядевший так, что казалось, будто ни то, ни другое никогда его не беспокоило.

Фабрицио Пароли следил, как она проталкивалась через шумную толпу с непоколебимой уверенностью в том, что американка всегда будет улыбаться только ему.

– Посмотри, как мило наша маленькая Индия выглядит сегодня вечером, – шепнул он Маризе.

Мариза посмотрела. Ее холодный взгляд сопровождал появление Индии Хавен одновременно с мыслями относительно стоимости ее новой одежды и имени портного, а также удивлением, зачем Фабрицио потревожил ее. Все это заняло приблизительно секунд пятнадцать из жизни Маризы и не сопровождалось никакими эмоциями; точно так же отреагировала бы любая итальянская женщина, обладающая тем же богатством и положением, на всякую другую женщину в комнате, автоматически отнеся ее к определенной социальной группе и определив уровень ее доходов. Но Мариза постоянно попадала впросак с американками. Было почти невозможно угадать, какого они поля ягоды, их привязанностями неожиданно могли оказаться то Маркс со Спенсером, то поездки к какому нибудь местному портному, который так отвратительно кроил невозможно дорогие ткани, что та или иная «линия» в одежде терялась. У некоторых бывали и драгоценности, только зачастую невозможно было разглядеть мелкие, словно пыль, сапфиры и изумруды, чтобы в это поверить, хотя, конечно же, камни относились к наследству колониальных времен, но выглядели бы они более естественно как собственность какого нибудь сборщика налогов.

Индия Хавен ставила ее в тупик. Разве она достойна сидеть с ними за одним столом сегодня вечером? Если бы Дженни Хавен присутствовала вместе с ней, тогда другое дело. Мариза – всего лишь богачка, имевшая вес в обществе. Дженни Хавен была звездой.

– Я собираюсь представить ее гостям, – сказать Фабрицио, уже начиная пробираться к Индии сквозь толпу, с улыбкой принимая поздравления приглашенных по пути к бару. Ему нравилась Индия. Ему нравился стиль, которого она придерживалась, ее широкое лицо с ослепительной улыбкой, что разливалась ото рта с восхитительными ровными зубами к сверкающим карим глазам. Даже волнистые, бронзового оттенка волосы, собранные на затылке в толстую косу, казалось, излучали энергию. Два года назад, когда Индия наконец то признала, что не судьба ей стать великим художником, она встретилась с ним и упросила взять ее к нему в ученицы.

– Вы же видите, я должна чему нибудь выучиться, – кричала она, – а единственное, что я знаю и люблю – это цвет и форма. Дизайн интерьеров – вот, что мне нужно.

Поначалу Фабрицио вел себя довольно жестоко с ней, ошибочно приняв ее энтузиазм за наглость скучающей девицы из богатой семьи.

– Линия и цвет – далеко еще не все, – ворчал он. – Дизайн – это водопровод и цемент, это еще и орать на рабочих и уговаривать мастеров. Это вести дела с недовольными богатыми клиентами, у которых есть все и которые хотят, чтобы все дали им еще больше – и всякий раз все происходит по разному! Дизайн – тяжелая кровавая работа, она совсем не для таких, как вы.

Его детство прошло в Неаполе и то, с каким трудом он вырвался из бедности, прибавляло злобы его словам, так что Индия сжалась, сидя в кресле. Ее большие карие глаза пристально смотрели на него, укоризненно невинные, безо всякой задней мысли, и внезапно он устыдился своих слов. Не потому, что они были несправедливы, но даже если и трудно представить нечто более бедное, чем детство в неаполитанском многоквартирном доме, то это еще не основание говорить так с девушкой. Едва ли ей больше двадцати или около того. Взглянув на часы, Фабрицио извинился и сказал, что сожалеет, так как собрался сейчас поужинать. Уже уходя, почувствовал, что совсем обидел ее, и, внезапно обернувшись у двери, неожиданно для себя сказал:

– Я не предполагал, что вам понравится поужинать со мной.

Он хорошо помнил ее ответ. Лицо ее осветилось той самой улыбкой, какой она улыбалась сейчас.

– А можно?

Он засмеялся.

– Еще как!

Это был замечательный ужин. И он рассказал ей обо всем. О детстве в Неаполе, где полно узких, кишащих людьми улиц с их беспорядочно застроенными разрушающимися домами, заставившими его с детства мечтать о ясных линиях и открытых пространствах; рассказал об учебе в школе, в университете, о бесконечных упорных занятиях архитектурой, о курсах дизайна и долгом, тяжком пути к успеху. Он рассказал о женитьбе на Маризе, что, естественно, значительно облегчило этот путь.

– Нет, по правде, все случилось так именно потому, что это были вы. – У нее вырвался восхищенный вздох. – Мама всегда говорила, что деньги без таланта не принесут успеха.

– И как же ваша матушка обрела такую мудрость? – спросил он с кривой усмешкой.

– Она Дженни Хавен, – просто заметила девушка.

– Индия.

– Фабрицио. – На его гладко выбритой щеке запечатлелся ее теплый поцелуй.

От него пахло одеколоном и сигаретами «Диск Блё».

– Это успех, – сказала она счастливо. Фабрицио пожал плечами.

– Полагаю, так. Ты выглядишь великолепно в алом. Что, Дженни прислала денег?

Индия усмехнулась.

– Неужели это выглядит как что то дорогостоящее?

– Совершенно верно. Но лучше бы ты напомнила мне дать тебе взаймы в понедельник. Кто то помогает тебе придерживаться стиля, столь очевидно тебе идущего, и если это не твоя мать, было бы лучше, если бы именно я помогал тебе по мере возможностей.

– Пожалуй, я соглашусь, Фабрицио. Ну, а как насчет ковра – посмотри ка на него.

Ее глаза, округлившиеся от отчаяния, заставили его рассмеяться.

– У меня есть такой же другой, чтобы постелить его завтра. Знаю, что этот нынче вечером будет испорчен – как и полагается на праздниках. Я же тебе рассказывал, почему, – сказал он с внезапным вдохновением. – Это могут оказаться несколько сигаретных подпалин, такие пятна после чистки становятся особенно заметными. Для выставочного зала это не годится. Почему бы тебе не забрать ковер к себе? – Он хорошо знал квартиру, где жила Индия, с выщербленными холодными мраморными полами, для которых впору пришлась бы роскошь этого толстого пастельных тонов шерстяного ковра с сигаретными подпалинами…

– Фабрицио Пароли! Ты хоть понял, о чем говоришь?

Ему захотелось, чтобы Мариза выглядела как тогда, когда он подарил Индии на Рождество болгарское рубиновое ожерелье.

– Конечно. Можешь забрать его, разрезать, а куски расстелить там и сям, он будет у тебя хорошо смотреться.

– Ах, – задохнулась Индия. – Как же я люблю тебя, Фабрицио.

Он ясно ощутил, что стоявшие вокруг оборачиваются на ее отчетливый американский акцент, с которым она говорила по итальянски, и улыбнулся ей.

– И я люблю тебя, – сказал он громко. Пусть их говорят, пусть думают, что хотят. Иногда ему казалось, что он любит по настоящему только ее. Она оказалась, вероятно, единственной воистину милой женщиной из тех, кого он знал в своей жизни. И она, несомненно, его друг, такой же хороший, как и любовница, хотя они встречались в последнее время из за его занятости не так часто, как бы ему того хотелось. Да еще Мариза неожиданно при каждой его отлучке начинала ревновать. Но была и своя прелесть в том, что как любовники они редко встречались; зато он думал о ней, подавляя собственный эгоизм, пока Мариза дулась и жаловалась, что он, поглощенный делами, стал невнимателен к ней. Если бы не дети, он потерял бы голову и влюбился бы в Индию бесповоротно, а когда она выглядела так восхитительно, как сегодня вечером, было совершенно очевидно, что он очарован. Индия, соблазнительная и веселая, обладала манящей силой. Но были дети, которых он обожал и ни за что на свете не согласился бы потерять. Семейство Маризы обладало большими связями, и он не имел ни шанса даже обсудить вопрос об опеке над детьми.

– Пойдем, – твердо сказал он, вручив ей бокал с шампанским. – Тебе надо бы потолкаться здесь и поболтать со сливками международного сообщества, которые угваздывают наши ковры и претендуют на высокий вкус, якобы обожая линии моих проектов. Поговори с ними о ценах, задыхаясь от изумления; если цена окажется достаточно дорогой, им обязательно захочется это купить.

Индия рассмеялась. Это не было полностью правдой, но тут заключалась та крупица правды, из которой могла вырасти жемчужина. Почти все из присутствующих гостей были люди, которым надо растолковать, что такое хорошо.

– Публика подобна плохим голливудским агентам, – с горечью говорила ее мать. – В основном это люди с неопределенными пристрастиями, которым другие должны сказать, что вот это – хорошо, прежде чем они в это поверят. А когда они читают об этом в газетах, то утверждают, что всегда знали, что такое хорошо, для них газетные статейки диктуют образчики новизны, навязываемой артистам. Будь таким же, говорят они, и тогда ты – звезда! Копии! Вот все, что им нужно. И с вновь обретенной уверенностью, каждый знает, что именно это – достойно поклонения. Глупцы.

Подобное мнение относилось и к нынешней выставке, отчеты о которой, размноженные газетами, станут читаться повсюду – от Вечного города Рима до солнечного Беверли Хиллз, от дворцов Ближнего Востока до бульваров Парижа и даже, возможно, на омытых дождями улицах Лондона.

Стоя у колонны из искусственного малахита, Индия медленными глотками пила шампанское, поглядывая на толпу. Либо это клиенты, либо люди, с которыми еще придется иметь дело. Они – единственное, что доставляло ей беспокойство в работе. Потакать прихотям богатых женщин – невелико удовольствие. Но ведь богатые представляют именно тех, кто покупает то, что вы им предлагаете. Ими могли быть как мужья, которые платят, так и женщины, которые нуждаются в том, чтобы им поклонялись. У нее вырвался бурный вздох. Помимо прочего, дело, черт побери, может решиться от одного слова мужчины. Богатые женщины тоже хотят нравиться, им тоже хочется чуточку побольше внимания…

– Неужели возможны такие совпадения?

Звук голоса, который пробудил Индию от размышлений, заставил ее вздрогнуть, и шампанское из ее бокала пролилось на рукав черного пиджака мужчины, который незаметно оказался рядом с ней.

– Ах, я так перед вами виновата! – Боже мой, кажется, она испортила ему пиджак, и Пароли потерял предполагаемого клиента. Напрасно Индия вытирала рукав крохотной салфеткой для коктейля, пятно расползалось основательно.

– Простите, – повторила она. Ее извиняющиеся карие глаза встретились с его глазами, такими же карими.

– Как на снимке, – сказал Альдо Монтефьоре.

Во взгляде Индии отразилась озадаченность; вся она была поглощена своей неловкостью. Кто бы мог подумать, что от стакана с шампанским столько безобразия!

– Я имею в виду ваши глаза. У нас с вами одинаковый цвет.

– Да? Ах, да… – Индия взглянула на него с внезапно пробудившимся интересом. Казалось, его нисколько не заботило происшествие с пиджаком. Он улыбался ей, и он был так привлекателен. Темные волосы, чуть вьющиеся, тщательно расчесанные и слегка влажные после душа. Они ниспадали ему на шею, а кончики были слегка взлохмачены. Ей это нравилось. Карие глаза с загнутыми ресницами затягивали, как в морскую глубину… И мягкая улыбка… Пусть испытующая, словно он не был уверен в том, что Индия ответит на нее. Подобно ей самой, он не отличался высоким ростом. На каблуках, да еще с новой прической, когда волосы вздымались на макушке, она казалась почти одного с ним роста; но для начала все таки не стоит ей осматривать его с головы до ног, правда, ее промах с шампанским служил для нее оправданием. Ведь когда пристально смотришь на мужчину, у того возникает ощущение, будто он – хозяин, ей же всегда хотелось чувствовать себя ребенком рядом с отцом. И сейчас она переживала нечто подобное. Ей определенно нравилась его улыбка. Господи, он говорил, а она прослушала все, о чем он говорил, разглядывая его.

– Это мой промах, – повторил он мягко. – Но я не ожидал, что так вас напугаю.

– Вовсе нет. Просто мне не стоило настолько отвлекаться… О, боже, посмотрите, какое все мокрое. Вот что я вам скажу – пойдемте на кухню, я достану там полотенце.

Индия лукаво усмехнулась, глядя на него. Ее накрашенные алой помадой губы блестели так же, как и ее глаза.

– Я не гарантирую, что рукав будет, как новый, – объявила она, когда они пошли, – но он станет суше.

В кухне было почти так же не протолкнуться, как в зале: на крошечном пространстве смена официантов суетилась с подносами.

– Подождите здесь, – воскликнула Индия, устремляясь в толчею.

Альдо прислонился к стене коридора, уступая дорогу деловитым официантам. Он заметил Индию еще тогда, когда она припарковывала свой красный «фиат» на углу, а затем проследовал за ней по улице сюда, к Пароли. Если бы она не свернула на выставку, ему пришлось бы идти за ней туда, куда она спешила, но судьба, по счастью, распорядилась так, что оба они явно направлялись в одно и то же место. Он совершенно не представлял, кто она такая, но было очевидно, что она очень хорошо знакома с Фабрицио и привычно ориентируется среди выставочных залов и контор. Значит, она здесь работает. А раз так, то, вероятно, ее не пригласили на обед, что предстоит после открытия выставки, и, в таком случае, улыбаясь, решил он, придется ему пропустить этот обед и пригласить ее отобедать с ним в ресторане. Конечно, если при этом он нарушит порядок, установленный Маризой для гостей за столом, ничего хорошего его не ждет… Девушка появилась из кухни с полотенцем. Он даже не знал, как ее зовут.

– Индия Хавен, – сказала она, вытирая ему рукав. – Снимите пиджак, давайте посмотрим, насколько вымокла рубашка.

Альдо в нетерпении отмахнулся.

– Забудьте про рубашку, – сказал он, – рубашка сухая. Как же могло случиться, что вас назвали Индией?

Она с удивлением посмотрела на него.

– Очень просто. Меня там зачали. В плавучей гостинице «Лунный восход» на озере Шринагар, в Кашмире.

– Но почему не Лунный восход, или Шринагар, или Кашмир?

– Моя мать несколько эксцентричная женщина. Она назвала мою старшую сестру Парис, младшую – Венеция, что, согласитесь, звучит более эстетично, чем итальянское Вениче. Всякий раз благодарю Господа, что я не Ганг или Катманду!

Альдо, запрокинув голову, весело расхохотался.

– Индия Хавен, прошу отобедать со мной сегодня вечером.

Ее колебания выглядели так мило. Он мог читать мысли в этих мерцающих карих глазах. Сначала – интерес, потом, может быть, может быть… и вот – непреклонность. Нет, она не согласна.

– Но почему же нет?

– Меня пригласил на обед Фабрицио. У меня нет возможности пойти с вами.

– Больше ни слова, Золушка, – победоносно воскликнул Альдо. – Значит, нас обоих пригласили на обед.

– Правда? – засмеялась Индия, выходя в коридор. – Тогда мы еще увидимся. Сейчас я, знаете ли, должна идти. Я обещала Маризе присмотреть, все ли готово для того, чтобы впустить гостей, хотя в этом нет особой нужды – ее прислуга разберется во всем, конечно, лучше, чем я.

– Вы работаете у Маризы?

Рука Альдо казалась такой крепкой, когда он взял ее под локоть и они вместе пошли по коридору.

– Нет. У Фабрицио. Я поспешу. Еще увидимся, – Индия побежала по коридору, постукивая высокими каблуками.

– Да, – вдруг вспомнила она, обернувшись, едва лишь достигла двери, – но я не знаю, как вас зовут.

– Альдо, – ответил он. – Альдо Монтефьоре.

Их взгляды встретились.

– Монтефьоре, – прошептала она, мягко произнося каждый слог, – какое чудесное имя. – Она повернулась и вышла, и какое то мгновение Альдо еще внимал звукам ее голоса, называвшего ее по имени, чтобы потом, буквально сорвавшись с места, проследовать за ней в переполненную залу.

Он вновь отыскал ее – но уже вне дома, на улице, там, где она во все глаза смотрела на пустое пространство, еще недавно занятое крошечным красным «фиатом». Рядом, на стене, виднелась вполне ясная надпись: стоянка запрещена.

– Я полагаю, машину увезли на буксире, – сказал Альдо, и в голосе его слышалось сочувствие. Ее неудача ставила его в выгодное положение. Это означало, что он сможет отвезти ее на виллу… а потом заедет к ней домой.

– Ах, черт! – Слезы ярости полились из глаз девушки. Она так любила свою машину и не переносила, если кто либо еще прикасался к «фиату». Кто знает, где он сейчас? Дорожная служба славилась «неосторожным» обращением с автомобилями, припаркованными там, где запрещалось. – Что мне теперь делать? – беспомощно спросила она.

– Пойдемте. – Альдо вновь взял ее под руку, и они перешли улицу там, где на другой стороне, прямо под знаком, запрещающим стоянку, был припаркован его черный автомобиль «рэббит».

– Не могу в это поверить! – задохнулась от изумления Индия.

Альдо пожал плечами.

– По вечерам они сначала объезжают левую сторону, – объяснил он. – Позднее вернутся, чтобы проехаться по правой стороне.

– Вот мне везет! Ладно, если бы это не случилось со мной, это случилось бы с вами, что куда хуже. Представьте, оказаться на вечеринке с ног до головы облитым спиртным по вине некой неосторожной женщины, а потом обнаружить, что еще и машину увезли.

– Представляю! И тогда ничего другого не оставалось бы, как скрыться в деревне и зажить отшельником вдали от ужасов большого города.

Индия рассмеялась, он помог ей сесть в автомобиль и захлопнул дверцу. Да, определенно Альдо Монтефьоре нравился ей.

Лондон

Морган МакБейн был доволен собой. Этот вечер, который, как он ожидал, окажется отчаянно скучным или, что еще хуже, скучным и по британски чопорным, обернулся совсем иначе.

Хозяйка, справа от которой он сидел, обладала очаровательным остроумием, и это развлекало его, а прелестная девушка, сидевшая слева, была по настоящему загадочна. И даже более того, поскольку его не покидало ощущение, будто он наверняка встречал ее раньше, только не мог припомнить, где. Венни. Милая Венеция.

– Такое дивное имя – Венеция – и такое необычное. Ее мягкие розовые губы, приоткрывшись, сложились в доверительную – и мучительную для него – улыбку, а в огромных серо голубых глазах сверкнул насмешливый огонек.

– Это моя мать так романтично пошутила… Я названа в честь города, где была зачата, Венеции – то ли в гостинице Чиприани, то ли в гондоле, мама никогда не была в точности уверена, где…

Морган расхохотался на всю комнату.

– Во всяком случае, результат того стоил. Надеюсь, братьев у вас нет?..

– Две сестры… вы не поверите… Парис и Индия.

– А где… с ними это случилось?

– О, с Индией дело обстоит лучше всех – мы всегда знали, что в плавучей гостинице на озере в Кашмире. А Парис – в отеле «Ритц», и она говорит, что, раз зачатие произошло практически в двух шагах от ателье мадам Шанель, сама судьба повелела ей стать великой законодательницей мод.

– …И она стала?

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17