– Он здесь один день, а на другой его уже нет, – говорила она разъяренно Нику. – Он возвращается к своей обычной жизни – азартной игре и доступным женщинам в Сан Франциско.

Ник пожал плечами.

– Он женился на Маргарэт из нечестных побуждений, – сказал он. – И когда он не заполучил сына, он потерял интерес, как и всегда ко всему.

Чтобы хоть как то скрасить отлучки Джэба, они с Розалией были добры к Маргарэт, но их дом был всегда полон шумных, веселых родственников – Абрего, и это было еще худшим контрастом большому пустынному дому Маргарэт. Они видели, как она все больше и больше уходит в себя, заполняя дни уходом за красивым садом.

Высокие рожковые деревья и белая акация отбрасывали прохладную тень посреди ее просторных лужаек, дорога к домам Константов и Мэллори была обсажена по бокам молоденькими тополями, которые были роскошно зелеными летом и медно золотыми осенью. Каждый год, при первом дыхании холодов, они с шорохом роняли листья, пока не становились похожими на голые черные скелеты, стоящие среди опавших останков их былого великолепия.

Но что Маргарэт любила больше всего, больше, чем усыпанный яркими цветами гибискус, или изящные олеандры и большие пышные английские розы, так это маки. Каждое лето лужайка перед домом меняла свой цвет – нежная зелень молодой весенней травы уступала место серебристой массе остроконечных листьев, и, наконец, под окнами разливалось трепещущее море алых цветов. Это было похоже на пушистый красный ковер с узором из глубокого синего цвета васильков. Маргарэт могла долго сидеть в одиночестве на веранде и купаться в этой изменчивой красоте. К сожалению, продолжалось это всего несколько дней; потом ветер срывал нежные лепестки и разбрасывал их по холмам, как конфетти.

Розалия не осмеливалась заговорить с Маргарэт, когда в ноябре 1879 года она узнала, что опять беременна. Грэгу уже было семь лет, и она и Ник так долго молили Бога о втором ребенке. Розалия просто сияла от счастья. Но когда она наконец сказала об этом Маргарэт, то была поражена ее ответом.

– Вообще то, – сказала Маргарэт, опуская глаза и смущенно краснея, – у нас с Джэбом тоже будет ребенок, он родится почти в одно время с твоим.

После этого все переменилось. Джэб прислал множество мебели для ребенка из престижного магазина в Сан Франциско, вместе с огромной игрушечной лошадкой. Он накупил целую кучу разных игрушек, каких только можно вообразить. Он стал чаще появляться дома, и все заметили, что он гораздо внимательнее стал относиться к Маргарэт, он обращался с нею нежно, хотя никогда не целовал ее и не проявлял свою любовь. И когда Джэб отсутствовал, Маргарэт могла подолгу говорить о нем и о ребенке; она говорила: «Джэб то…», «Джэб это…», словно они были совершенно нормальной супружеской парой.

Розалия родила дочь 1 июня 1880 года. Роды были легкими. У ребенка были белокурые волосы и глаза еще более голубые, чем у отца. При крещении ее назвали Энджел как напоминание о городе Архангельске, где родился Ник; Айриной она была названа в честь его матери и Ампарой – в честь матери Розалии… Энджел Айрина Ампара Констант.

Когда пришла очередь рожать Маргарэт, Джэб очень нервничал. Это был влажный июньский день, и солнце угрюмо алело на свинцовом небе. Он прошел на веранду, прислушиваясь к беспомощным крикам Маргарэт, нарушавшим предгрозовую тишину. Он с яростью набросился на врача, виня его в том, что тот позволяет его жене страдать и уговаривал акушерку ускорить ход событий. Он боялся, что его сыну могут повредить такие долгие и трудные роды. Он бушевал, и молил, и упрашивал, пока, наконец, через восемнадцать часов страданий, не родился ребенок.

– Прелестная маленькая девочка, – сказал врач устало. – Вы – счастливчик, мистер Мэллори. Вашей жене пришлось тяжело.

Не сказав Маргарэт ни слова, он прошелся по спальне к колыбели и взглянул на ребенка. Его руки были сжаты в кулаки, когда он смотрел на красное сморщенное существо, которое, как он был уверен, должно было быть его сыном… В самом деле! Он даже выбрал имена – Джеймс Роган Фитцджеральд Мэллори, в честь его отца и матери.

Молча он подошел к кровати и поцеловал жену в щеку. Но Маргарэт, прочтя горькое разочарование в его глазах, поняла – для него она теперь отрезанный ломоть.

– Все будет хорошо, – сказал он натянуто. – Доктор Свенсен заверил меня в этом. Тебе больно или неуютно?

Маргарэт покачала головой и закрыла глаза, борясь с подступавшими слезами.

– Я купил это тебе в подарок… – сказал Джэб, швыряя в нее сапфировую брошь. – За рождение… – Оборвав свою речь на полуслове, он снова пошел к колыбели. Ребенок был ему совершенно безразличен – он мог бы быть чьим угодно. Джэб не чувствовал ничего – никаких эмоций, никаких связей с крошечным существом, которое он сотворил.

Неожиданно началась гроза, и когда молния сверкнула в горах, он равнодушно выглянул в окно.

Хлынул ливень, превращая нарядное поле маков в зыбкий ало серебряный ручей.

– Мы должны дать ей имя, – сказала Маргарэт устало.

Джэб пожал плечами, его взгляд был по прежнему направлен на холмы.

– Назови ее Поппи, – сказал он небрежно, направляясь к двери. На закате он уехал в Сан Франциско, даже не попрощавшись.

Несколько дней спустя Маргарэт лежала на шезлонге на веранде. Около нее стояла колыбелька с ребенком. Ник и Розалия пришли проведать ее, и хотя она пыталась найти оправдания Джэбу, они не поверили ее словам.

– Я знаю, он хотел сына, – прошептала Розалия, прежде чем уйти. – Ты уверена, что он обрадовался что все в порядке?

– Он обожает малышку, – солгала Маргарэт. – Он даже выбрал ей имя.

– Но почему нет никаких фамильных имен, никаких воспоминаний? – спросила озадаченная Розалия.

Маргарэт удалось улыбнуться.

– Ты же знаешь Джэба, он – человек минуты. Он назвал ее в честь поля калифорнийских маков у нас под окном.

Хотя доктор предупредил ее, что она не должна пока вставать с постели, она чувствовала себя неплохо. Ей внезапно остро захотелось ощутить тепло солнечного света на своей коже. Маргарэт взяла ребенка на руки и медленно пошла по мягкой лужайке к подножию холма.

Поппи лежала тихо у нее на руках, глядя по сторонам своими широко раскрытыми, все видящими яркими голубыми глазенками, когда Маргарэт шла по колено в цветущих маках. Чувствуя в душе боль и жалость, она села среди цветов и взяла ребенка так, чтобы он мог видеть их.

– Посмотри, малышка, – шептала она, – ты только посмотри. Как красивы эти калифорнийские цветы. И знай, что твой отец назвал тебя в честь них. Взгляни, как танцуют лепестки на ветерке, словно легкий рой алых бабочек.

Маргарэт протянула ребенка вперед, чтобы девочка смогла окунуться в душистое ало черное море нежных стройных цветов.

– Всегда помни это, моя крошка. Твой отец назвал тебя в честь их красоты.

Подняв голову, Маргарэт окинула взглядом расстилавшиеся вокруг нее просторы земли – все это, и еще дальше, дальше – принадлежало ее мужу и его партнеру.

– И когда нибудь все это будет твоим – вся эта сказочная, щедрая земля, – шептала она, но ребенок смотрел на цветы, словно всецело потонув в их красках и, аромате.

ГЛАВА 7

1880, Калифорния

Розалия скорбно посмотрела через плечо, когда уезжала из дома Мэллори. Занавески были опущены и блестящие стекла окон отражали только пустоту. Не было собак, лениво лежавших около входных ступенек, ни кошек, играющих на кухне, не было кобыл с жеребятами, резвящимися в загоне, – как это было в ее собственном доме. И не было ребенка в манежике, принимавшего послеобеденную солнечную ванну.

Когда бы она ни приехала к Маргарэт, гостиная была аккуратно прибрана, тяжелые золотистые парчовые занавеси были полузадернуты. Не было ни книг, ни журналов, разбросанных повсюду, не было детских игрушек на красивом турецком ковре. Массивные диваны не имели впадин на тех местах, где обычно часто сидят. Не было даже звука летающей мухи.

Дом выглядел пустынным, думала Розалия с сожалением, как будто в нем никто не жил годами. Она взяла свой хлыст с серебряным наконечником и пустила лошадь в галоп, оставляя дом и Маргарэт позади.

Господь свидетель, она старалась изо всех сил проникнуть сквозь защитную оболочку, которую создала вокруг себя Маргарэт. Но Маргарэт упорно не хотела понять, что Джэб покинул ее. Он не был дома с того дня, как шесть месяцев назад родилась Поппи, но Маргарэт говорила о нем так, словно он должен был вернуться домой завтра или на следующей неделе.

– Джэбу просто захотелось попутешествовать немного, – говорила она Розалии, хорошо знавшей, что может поделывать сейчас Джэб. – Он всегда был любителем путешествий. И наливала чай из тяжелого серебряного чайника в изящную фарфоровую чашку спокойно, словно верила своим словам.

Ник сказал ей этим утром, что дом Джэба в Сан Франциско был закрыт, и остался только человек, присматривавший за домом. Он также сказал, что адвокаты получили телеграмму из Монте Карло с распоряжением положить на счет миссис Мэллори приличную сумму денег. Слава Богу, что Джэб не пренебрегал хотя бы финансовыми обязанностями.

Сегодня Розалия намеренно спросила Маргарэт, не получила ли та известий от Джэба, думая, упомянет ли она о деньгах.

– Ах, да. Совсем забыла. Я получила такое чудесное письмо от него из Монте Карло. Оно так хорошо написано и очень обрадовало меня, – голос Маргарэт нервно оживился. Она так явно лгала, что Розалии стало нестерпимо жалко ее.

– Джэб так замечательно пишет письма. Мне показалось, что я там вместе с ним.

– Он не больше наслаждается видами Франции, чем мы с тобой, – возразила Розалия, не выдержав. – Азартные игры! Вот что делает Джэб в Монте Карло.

– Может быть, – сказала Маргарэт мягко. – Но он хорошо заботится обо мне.

Большие карие глаза Розалии сравнивали. Маргарэт выглядела такой усталой и измученной. Ее роскошные рыжие волосы утратили свой блеск, и ее кожа была болезненно бледной. Она выглядела как женщина, которая не спит по ночам, которая ворочается с боку на бок в постели, мучимая воспоминаниями.

Если бы не ребенок, думала Розалия, она, наверно, не смогла бы продолжать эти еженедельные визиты. Казалось, Маргарэт не радуется ее приезду. Было бы проще оставить все как есть. Но, как друг Джэба и его партнер, Ник чувствовал себя ответственным за ребенка. Можно было безошибочно сказать, что Маргарэт любила свою дочь.

Розалия думала также о том, что Поппи нельзя было, строго говоря, назвать красавицей, как ее дочь, Энджел. Но в ней было какое то свое собственное очарование. У нее была копна рыжих волос и отцовские глаза – яркие, голубые и пытливые – и очаровательный, едва заметный изгиб в уголках рта. Маргарэт притворялась, что все в порядке и жила затворницей, но Розалия не могла смириться с тем, что она обрекала на одиночество и свою дочь. Она не отпускала Поппи даже поиграть с Энджел.

Облачко песка взметнулось с вершины холма. Вот уже показались сверкающие красные крыши ее очаровательной гасиенды. Почуяв дом, лошадь поскакала быстрее, предвкушая кормушку с овсом, которая ждала ее. Розалия воспряла духом, когда подумала о своей семье, о любви и согласии, царивших в ней. Покинуть дом Мэллори было все равно что уехать из тюрьмы, думала она виновато, ведь как она ни старалась, Маргарэт не позволяла приблизиться к ней.

Не по сезону жаркая погода установилась в декабре, принеся с собой тучи мух, которые донимали скот и лошадей. Настырные насекомые пробрались и в дом, роясь с жужжанием на кухне, несмотря на яркую мексиканскую расшитую бисером и бусами занавеску на двери, которая шевелилась от сухого, знойного ветра. В первый раз Розалия обрадовалась, что юного Грэга не было дома – он был в академии в Сан Матео; он не страдал сейчас от этой пыльной, изматывающей жары. Энджел была в детской – подальше от горячего ветра и несущих заразу мух. Из за жары Розалия не ездила со своими обычными визитами в дом Мэллори.

Несколько недель спустя старый индеец – слуга Мэллори – пришел в дом Константов на рассвете. Он жил в старой части дома Мэллори на ранчо Санта Виттория, и был с самого начала поваром Джэба и присматривал за его домом. Он прошел пятнадцать миль босиком, в своем старом серапе, которым обернул лицо, чтобы укрыться от пыли.

Экономка Константов, Инез, была уже на кухне, разжигая массивную железную печь. Она уставилась на него презрительно, когда индеец потребовал, чтобы она позвала синьора и синьору Констант.

– Синьор уже уехал на пастбища, – ответила экономка, шокированная тем, что он просит о таких вещах. – А синьора нуждается в отдыхе.

– Разбуди свою хозяйку, – бледные глаза индейца вспыхнули гневным блеском, когда он подошел к ней ближе.

Толстая Инез нервно отскочила назад.

– Сейчас я разбужу синьору, – сказала она, задыхаясь, и побежала по ступенькам так быстро, как только позволяли ей ее полные бедра.

Розалия вскочила, когда Инез потрясла ее за плечо.

– Что то с ребенком? – закричала Розалия, срываясь с постели и бросаясь к двери. – Что нибудь случилось?

– Нет, нет, синьора, с ребенком все в порядке. Пришел старый индеец из дома Мэллори. Он здесь, в кухне. Говорит, что должен видеть вас. Я даже не знала, что и делать.

Она нервно комкала свой белый передник, готовая расплакаться.

Натянув халат, Розалия побежала вниз по ступенькам в кухню.

– Что случилось? – спросила она встревоженно.

– Миссис почувствовала себя плохо два дня назад, – ответил ей индеец замогильным голосом. – Она все говорила, что с ней все в порядке, но я давно заметил, что ей нехорошо. Ребенок миссис Джэб не может там оставаться. Это опасно.

Розалия побледнела.

– Насколько больна миссис Мэллори?

– Ей стало совсем плохо очень быстро. Миссис умерла этой ночью. Но ребенок мистера Джэба не умер. Я принес его вам.

– Маргарэт? Умерла? – прошептала Розалия, прижимая руки к сердцу. – О! Нет… нет… это неправда…

Странные непроницаемые глаза индейца встретились с ее глазами.

– Это правда, – сказал он бесстрастно.

– Так почему же ты не послал за помощью? – плакала она.

– Миссис не нуждалась в помощи. Она этого хотела, – сказал он. – Я знаю это.

Он повернулся к двери.

– Пойдемте со мной.

Розалия вышла за ним наружу. Она увидела корзинку, наспех сделанную из трав, которая стояла в тени молодого сикомора. В ней лежала крепко спавшая Поппи.

ГЛАВА 8

Бывая в Лос Анджелесе, Майк всегда останавливался в Беверли Хиллз отеле. Он был убежден, что здесь ощущались флюиды творчества, появившиеся еще в те времена, когда в отеле жили знаменитые впоследствии кинозвезды, маститые режиссеры и трудяги сценаристы. Или, быть может, спокойная роскошь и старомодная обстановка номера вдохновляла его. Как бы там ни было, одну из своих самых знаменитых книг он написал на одном дыхании за два месяца в одном из этих розовых «коттеджей» и полюбил это место навсегда. Отель был построен в 1912 году, когда городок Беверли Хиллз по существу представлял из себя просто возделанные поля и несколько новых, пустынных дорог. С самого своего основания отель Беверли Хиллз стал главным отелем Голливуда.

Завтрак был ему подан ровно в девять тридцать. После этого Майк провел час на теннисном корте, затем принял душ, переоделся и был готов встретить то, что принесет ему сегодняшний день. За кофе и тостами он просмотрел список претендентов на наследство Поппи Мэллори, который он получил от Либера. Было несколько сотен имен, представлявших мало интереса, и только пять из них могли быть вероятными претендентами… Ария Ринарди из Венеции, близнецы Клаудиа Галли из Парижа и Пьерлуиджи из Нью Йорка – их сообщения казались совместной заявкой, хотя они обращались к Либеру по отдельности; Орландо Мессенджер из Лондона и Лорен Мэллори Хантер – прямо отсюда, из Лос Анджелеса.

Можно начать с этой местной девушки, думал Майк, читая короткое резюме доводов Лорен, присланное ему Либером, по крайней мере, у нее очень многообещающее имя. Ее прадедушка вырос на ранчо около Санта Барбары, ее прабабушка и дедушка умерли до ее рождения… имя ее матери было Соня Мэллори Хантер. Майк взглянул на возраст Лорен – ей было только восемнадцать лет. Тогда почему же Соня Хантер не предъявляет своих претензий на наследство? Семейная ссора? Или, может, Соня просто не видела объявление – очень часто люди не читают газет по нескольку месяцев.

Хотя история Лорен о своей бабушке из Санта Барбары была крайне неправдоподобна, все же именно у нее была семейная Библия с написанным на ней именем Мэллори. Благодаря этому вещественному доказательству Иоханнес Либер и включил ее в список наиболее серьезных претендентов, а также из за совпадения дат. И, сравнив ее сведения с разнообразными фантазиями несерьезных претендентов, Майк подумал, что какое то рациональное зерно в претензиях Лорен есть.

Подняв трубку, он набрал номер Лорен. Он сделал около дюжины звонков, но никто не отвечал. Тогда он попробовал позвонить в кафе Денни'з на Вентура, думая, что она, вероятно, сейчас на работе. Но подошла какая то девушка и сказала, что у Лорен сегодня выходной.

– Но она будет в Тэдди'з Барн попозже, – сказала она Майку. – Лорен работает там официанткой в коктейль баре.

Майк попробовал еще раз позвонить ей домой – конечно, она должна была быть там, если у нее выходной.

Но на звонок по прежнему никто не отвечал. Майк раздраженно положил трубку на аппарат… ничего не оставалось делать, как ждать до позднего вечера.

Лорен слушала, как звонит телефон. Вряд ли это было что либо важное – скорее всего из Денни'з, чтобы сказать, что им нужна официантка и попросить ее поработать сегодня. Только не сегодня, думала она, даже если они заплатят ей втрое больше обычного… она хотела провести сегодняшний день с Марией. Она лежала в постели, лениво думая о том, что они будут делать весь день. Малышка болтала своими пухлыми ножками в воздухе. Лорен прислушивалась к легкой возне, которую затеяла Мария, пытаясь достать яркую погремушку, висевшую над ее кроваткой. Лорен слышала о детях, которые все время кричали и плакали, доводя своих матерей просто до помешательства, но Мария была таким спокойным ребенком и не доставляла никаких хлопот. Она никогда не плакала, оставаясь с приходящей няней днем или ночью; всегда улыбалась, когда на нее глядели.

– Мария, – позвала Лорен, с улыбкой глядя, как губы малышки пытались повторить движения губ самой Лорен и произнести слово – вот только звук, срывавшийся с них, был странно высоким и мало напоминал ее имя.

– Умница, солнышко, – похвалила ее Лорен, – просто пытайся повторять за мной.

Но если уж быть до конца честной с собой, то Лорен не была уверена, что у ребенка это получится. Когда няня впервые услышала голос Марии, она посмотрела многозначительно на Лорен.

– Мария какая то не такая, как все, – сказала она. И больше ничего.

Лорен просто спешила домой каждый день и старалась не думать о встревожившем ее взгляде няни, потому что он только подтверждал то, что беспокоило ее саму. В конце концов ей все же пришлось взглянуть правде в лицо: Мария отличалась от других детей – она была погружена в свой собственный внутренний мир. С малышкой было «что то не так», думала Лорен грустно, используя самое безобидное слово, которое она только могла вынести, потому что никогда не была бы в силах сказать, что девочка «отставала в развитии», или была «умственно отсталой», или что либо другое из этих ужасных вещей. Ее любовь становилась от этого только сильнее, и Лорен изо всех сил хотелось защитить девочку от нависшей над ней угрозы. Конечно, все это неудивительно, если вспомнить о том, что пришлось перенести Марии, прежде чем она родилась. В своих самых худших ночных кошмарах Лорен видела, как малышка уже достаточно подросла для того, чтобы ходить в школу, но специалисты поняли, что с нею не все в порядке. Она бросалась к Марии, крича, когда они пытались избавиться от нее. В течение многих ночей Лорен просыпалась в холодном поту, дрожа от ужаса и не видя никакого выхода из замкнутого круга. И она знала, что когда это наконец случится, то она и девочка умрут от разбитого горем сердца.

Девушка снова откинулась на подушки, смотря, как маленькая Мария всецело ушла в игру со своей погремушкой, и думая о том, сколько же раз сердце может быть на грани разрыва. Впервые это случилось, когда Лорен было двенадцать лет: позвонили с завода Боинг, где ее отец работал менеджером, и сказали, что с ним неожиданно случился инфаркт, и он умер прежде, чем упал на пол. Ее мать так в точности и повторила эти слова своей дочери, и ужасное видение мертвого отца, падающего на землю, долго преследовало Лорен. Этот образ врезался в сознание девушки навсегда.

Она не знала, как сможет жить с таким грузом, который был у нее на сердце, но как это часто бывает, время облегчило боль, и постепенно Лорен оправилась от удара. Но спустя два года новым ударом стало то, что ее мать решила снова выйти замуж. В то время Лорен была обыкновенной добросовестной студенткой Рэдлендской Высшей школы, занимаясь тем, чем обычно занимаются четырнадцатилетние девочки. Она старательно училась, когда это было нужно, и отдыхала после окончания занятий. Всегда были вечеринки, которые она посещала во время уик эндов, и просто походы в гости к своим друзьям. Они собирались группками по воскресеньям, ходили по магазинам или просто гуляли, или болели за школьную футбольную команду осенними субботними днями. Лорен, конечно, понимала, что ее мать была еще молодой – ей было тридцать четыре года. Вполне естественно, что она могла снова влюбиться и выйти замуж. Но после того, как они вместе пережили боль утраты отца, четырнадцатилетней девочке это казалось наихудшим предательством.

Лорен мучительно ревновала и, как теперь сама сознавала, делала их жизнь с матерью невыносимой, но тогда иначе вести себя не могла.

– Ты никогда не говорила мне, что встречаешься с ним, – кричала она матери. – Ни разу. Ни одного слова. Думаю, что он даже не знает о моем существовании!

– Конечно, он знает о тебе, – успокаивала ее Соня Хантер. – Что ты, девочка, я рассказывала ему о тебе абсолютно все… он знает, что ты отлично плаваешь, что ты хорошо учишься в школе и что хочешь учиться в Стэнфорде. Он даже знает, что в три года у тебя была ветрянка, знает, когда у тебя прорезались первые зубы…

– Но почему ты рассказала ему о таких вещах?! – еще сильнее закричала Лорен. – О таких вещах, которые вместе со мной пережил мой настоящий папа, а не ОН!

Соня Хантер тяжело вздохнула; ей говорили, что следует ожидать нечто подобного, когда ребенок узнает, что его мать хочет снова выйти замуж, но от этого не становилось легче. У Сони Хантер были белокурые волосы до плеч, которым ее парикмахер регулярно придавал нужный оттенок. У нее была ухоженная, элегантная внешность женщины, которая держит себя в форме. Она занималась в гимнастическом классе, ходила на плавание, пока не убедилась, что каждый ее мускул в порядке. Она пила много свежих соков и была рьяной поклонницей здоровой пищи, и она вырастила свою дочь на этой здоровой диете. На зубах Лорен были какое то время скобки, но сами зубы сияли белизной, словно отполированные до блеска, прелестные голубые глаза были ясными и кожа чистой и гладкой. Подобно матери, у нее не было ни единой жиринки в теле.

Соня попыталась мужественно встретить бунтарское отношение дочери ко всему происходящему. Когда Дуг приехал из Сан Диего, где работал адвокатом, она постаралась поставить все на семейную ногу – так, чтобы Лорен не чувствовала себя лишней. Но Лорен было четырнадцать лет, она вступала в трудный период превращения подростка в женщину. Ей была ненавистна сама мысль о том, что ее мать будет спать с Дугом, и что все дети в школе будут знать об этом. Она стала плохо учиться, перестала добросовестно выполнять домашние задания. Вместо этого она уходила из дома и бродила по бульварам со стайками других подростков, многим из которых было по шестнадцать лет.

Лорен была застенчивой девочкой и лучше всего чувствовала себя в толпе. Она была даже не уверена, что сможет вообще что либо сказать мальчику, если он пригласит ее на настоящее свидание. Лорен знала, что не была красива; к тому же ей бы хотелось, чтобы она была выше ростом. Но она была хорошо сложена – с подтянутым телом, стройными ногами и красиво очерченной небольшой грудью. Ее мать всегда говорила ей, что у нее был «свежий, здоровый вид» – красивая кожа и блестящие волосы. И естественный калифорнийский загар.

Когда скобки с ее зубов были наконец сняты, отношение к ней мальчиков сразу же изменилось, и телефон в доме Лорен не умолкал. Она стала носить более короткие юбки, которые не скрывали ее ноги, и вскоре окончательно обрела уверенность в себе, по крайней мере, достаточную, чтобы ходить на свидания одной. Она была по прежнему застенчивой, но мальчики были сами такими же. Чаще всего они вместе ходили на ленч в кафе или китайский ресторан, иногда в кино. Они могли чуть покружить по городу, пока не найдут спокойное место для парковки, и посидеть немного на заднем сиденье, но Лорен никогда не позволяла им заходить далеко. Она и сама не понимала – почему? Она знала некоторых девушек, которые позволяли, или, по крайней мере, говорили, что позволяли, но это было не то, что ей было нужно. Это такая ответственность – взрослеть. Лорен поняла, что ей гораздо больше нравятся ее периодические ночевки в доме подруг, их сплетни и веселье, чем борьба с каким нибудь слишком настойчивым мальчиком на заднем сиденье душным калифорнийским вечером.

Когда ее мать и Дуг в конце концов поженились, они сказали, что Лорен придется оставить Рэдлендскую школу и перейти в новую школу в Сан Диего, где они собираются жить. Они сокрушенно смотрели, как она носилась по дому в слезах, спрашивая, как они могут так с нею поступать. Разве они не знают, что все ее друзья здесь! Все, кого она когда либо знала. Здесь вся ее жизнь! И теперь, только потому, что они поженились, Лорен должна со всем этим расстаться и начать жизнь заново. А как насчет ее экзаменов? Ей было почти уже семнадцать, приближались выпускные экзамены в колледже… Как они себе все это представляют? Как она сдаст эти экзамены в новой школе? С новой рутиной и новыми учителями, которые не знают и не понимают ее? Они знают, как это важно для нее – поступить в Стэнфордский университет.

– Это нечестно, – бушевала она. – Я на это не пойду.

– Лорен права, – сказал Дуг Соне, нервничая. – Девочка абсолютно права. Это несправедливо.

Лорен перестала плакать и посмотрела на него подозрительно, гадая, что он собирается предпринять. Но когда он заговорил снова, Лорен совсем успокоилась.

– Это только вопрос одного года, Соня. Ей нужно дать шанс. Она имеет на это право. Мне придется отправиться в Сан Диего, а когда девочка окончит школу, мы все будем жить там вместе.

Лорен смотрела на него, улыбаясь; казалось, что все, наконец, будет хорошо. Но потом неожиданно все стало ужасно плохо. И Лорен всем сердцем теперь жалела, что сопротивлялась тогда. Если бы не это, они могли бы вместе спокойно и счастливо жить до сих пор в Сан Диего.

К семи часам вечера Лорен даже не знала, кто больше устал – она или Мария. Малышка, утомленная долгим пребыванием на свежем воздухе и массой впечатлений от зоопарка, быстро уснула в своей кроватке. Лорен вяло подправила свой макияж, натянула черное, плотно облегающее трикотажное платье и надела туфли на высоком каблуке. Тедди недавно сказал, что она выглядит очень утомленной.

– Ты теряешь все свои формы, Лорен, – предупредил он. – Если бы не то, что ты прекрасная официантка, и у тебя пара хороших ног, я бы уже давно тебя уволил.

– Премного благодарна! – воскликнула она сердито.

– Ты же официантка в коктейль баре, – пожал он плечами. – И ты знаешь, почему тебя взяли на работу. Конечно, ты умеешь разносить напитки, не роняя их, и давать правильно сдачу, и ты не стараешься спрятать десятидолларовые бумажки в карман, но это же могут и сотни других девушек. Парни, когда их обслуживают, любят посмотреть на официанток. Так что тебе лучше, пока не поздно, бросить свою диету – какая бы она ни была – и прийти в себя.

Неважно, как неприятно ей было слушать все это, но Тедди был прав; Тедди'з Барн было заведением, известным своими привлекательными официантками. Но у Лорен никогда не было ни времени, ни денег, чтобы питаться нормально, и она ела дешевую, наспех перехваченную еду.

В баре было тихо и немноголюдно – только пара парней у стойки, и еще двое – за слабоосвещенными столиками в зале. Музыканты, которые должны были этой ночью развлекать публику, уже были на сцене, проверяя микрофон. Официантки столпились около них и судачили о разных пустяках… Лорен расчесала волосы, подрисовала губы помадой и немного надушилась. Затем она присоединилась к ним.

Майк Престон наблюдал за ней со своего места у стойки бара, сравнивая ее наружность с маленькой цветной фотографией, присланной Иоханнесу Либеру. На фотографии она выглядела так, словно была снята для школьных документов – юной и хорошенькой, с блестящими белокурыми с рыжиной волосами и широко раскрытыми голубыми глазами, с милой, немного застенчивой улыбкой. Но девушка в трикотажном платье была очень худой; она выглядела утомленной, и между ее бровей виднелась небольшая морщинка тревоги и забот. Он грустно подумал, что же могло такое случиться, что превратило беззаботного тинэйджера в очевидно снедаемую невеселыми мыслями усталую молодую женщину.

Она ставила пепельницы на столы и поправляла свечи в красных подсвечниках, окидывая столики критическим взглядом. Взяв свой стакан, Майк отправился к ней.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22