Либер усмехнулся.
– Что ж, по крайней мере, Поппи не убила своего отца – хотя, Бог видит, он заслуживал этого.
– Я предпочитаю думать, что она швырнула нож под влиянием паники, – сказал Майк задумчиво. – Из того, что я узнал, я понял – Поппи не из тех женщин, которые могут намеренно убить.
– Ах, тогда из каких же она женщин? – вставил Либер. – Это то и есть загадка, которую вам все еще предстоит разрешить, мистер Престон.
В самолете, летевшем в Венецию, Майк вспомнил его слова и подумал, что Либер – прав. Он по прежнему не знал настоящую Поппи Мэллори. Поппи – женщину.
До Рождества оставалась неделя, и Майк решил, что если он собирается провести это праздничное время один в Венеции, то лучше всего это сделать в тиши и уюте отеля Киприани. Катер, принадлежащий отелю, ждал пассажиров, прилетевших его рейсом, и вскоре он уже мчался по лагуне к острову Джудекка. Когда Майк сошел на берег, он оглянулся, чтобы полюбоваться открывавшимся через лагуну завораживающе призрачным видом – Дворец Дожей и Пьяцетта выглядели в ярком полуденном солнечном свете как театральная декорация, на фоне которой сейчас развернется действие какой нибудь пьесы из времен средневековья.
Киприани встретил его ненарочитой роскошью, и за по сибаритски поздним ленчем из крабов и таящих во рту тарталеток, наполненных муссом из цыпленка, Майк думал об Арии Ринарди и Орландо Мессенджере. Двое из возможных наследников Поппи Мэллори, сведенные вместе судьбой в лице Энтони Карральдо – одного из наиболее загадочных людей нашего столетия.
Одно обстоятельство объединяло всех претендентов – они нуждались в деньгах. Орландо до смерти устал от необходимости угождать своим богатым любовницам, но все же не хотел отказаться от дорогостоящего образа жизни. Похоже, он был не из тех, кто готов «пострадать за искусство». И хотя Майк никогда не видел Арию Ринарди, почему то он был уверен, что она хочет откупиться от необходимости выйти замуж за Карральдо, отдав деньги Поппи своей матери, и получить свободу. Лорен Хантер нуждалась в деньгах, чтобы жить с Марией хотя бы более менее сносной жизнью, и, может быть, поступить в Стэнфорд. Пьерлуиджи Галли требовались деньги, чтобы спасти свою идущую ко дну империю. В то время как Клаудиа, если верить Либеру, «нуждалась» в них по той причине, по которой ей всегда были необходимы деньги – чтобы развлекаться.
Единственный вопрос, который, казалось, не интересовал никого – это откуда Поппи взяла эти деньги. Если история о том, что у нее был ребенок и она была отвергнута своей семьей, была правдой, то что же она делала одна в Европе?
Вернувшись в свою комнату, он позвонил Франческо Ринарди.
– Pronto? – ответил отчетливый, безличный голос.
– Баронесса Ринарди? – спросил он.
– Si. С кем я говорю?
– Мое имя – Майк Престон. Иоханнес Либер попросил меня позвонить вам.
– Либер? – спросила она с резкой ноткой в голосе. – Что вам нужно от меня, мистер Престон?
– Мистер Либер хочет, чтобы я обсудил ситуацию с вами – это касается наследства Поппи Мэллори, – ответил он живо. – Собственно, определенно пока что ничего не известно, но мы внимательно изучаем доводы каждой стороны.
– Будьте здесь сегодня в пять, – скомандовала она, внезапно повесив трубку.
Майк отправился в палаццо Ринарди пешком. Он приближался к нему со стороны Кампо Морозини, а не Гранд Канала, но все равно дворец был великолепен, даже несмотря на обшарпанную, облупившуюся розовую штукатурку. Строгого вида женщина в черном платье с накрахмаленным белым передником открыла дверь, приветствуя его наклоном головы.
– Сюда, синьор, – сказала она, ведя его через вестибюль в холл, ворча на ходу по поводу своего артрита.
– Вверх по ступенькам, – указала она рукой. – Большие двойные двери – увидите, когда подниметесь. Баронесса ждет вас, но вы спасете мои ноги, если доложите о себе сами.
– Нет необходимости подниматься, Фьяметта, – окликнула ее серебристым голосом Франческа с верхней ступеньки. Она ослепительно улыбалась Майку. – Пожалуйста, проходите, мистер Престон, Фьяметта принесет нам чай – хорошо, Фьяметта?
Старая женщина ушла прихрамывающей походкой, ворча про себя и Франческа вздохнула, пока Майк поднимался по красивым мраморным ступенькам. На ней было зеленое шерстяное платье, с кашмирской шалью, небрежно падавшей с плеч; на ее холодном, симметрично красивом лице – безупречный макияж, не слишком большой, когда это становится заметно, но вполне достаточный, чтобы подчеркнуть ее красивые зеленые глаза и рот. Майк подумал, что она выглядит как очень дорогая женщина.
– Бедная Фьяметта, – сказала Франческа. – Боюсь, она становится слишком старой для своей работы. Но, видите ли, она с нашей семьей уже больше, чем полвека, а когда слуга у вас так долго, его нельзя просто взять и уволить. У нее нет другой жизни – только с Ринарди.
Она протянула руку.
– Я – Франческа Ринарди. Боюсь, я не очень представляю, зачем вы здесь, мистер Престон, но добро пожаловать в палаццо Ринарди.
– У вас очень красивый дом, баронесса, – улыбнулся Майк, окидывая взглядом обветшавшую, но с элегантными пропорциями, комнату. Он заметил расписные потолки и портреты на стенах, потертые шелковые занавеси и бесценные безделушки, стоящие на столах.
– Наследие, подобное этому, может быть тяжким бременем, – вздохнула она. – Как вы уже, наверное, заметили, нужно целое состояние, чтобы вернуть палаццо его прежнее великолепие. Боюсь, что у Ринарди не хватает на это сил – у нас уже нет таких денег. Итак, вы видите, – добавила она, обезоруживающе улыбаясь, – на какое благое дело пошли бы капиталы Поппи.
Майк сел на желтый парчовый диван напротив нее.
– Я полагаю, что если доводы окажутся соответствующими действительности, то Ария – единственный человек, который может решать судьбу этих денег.
– Ария – еще ребенок! – отрезала Франческа, ее улыбка слиняла. – Я – ее официальный опекун. И вполне естественно, что она захочет реставрировать палаццо, где жили ее предки целых четыре века.
– А если нет? – упорствовал Майк. Она раздраженно пожала плечами.
– Ария всегда делает то, что я считаю нужным, по крайней мере в итоге.
В дверях появилась Фьяметта с подносом в руках, и Майк встал, чтобы помочь ей.
– Спасибо, синьор, – сказала она, взглянув на него своими живыми глазами.
– Не было нужды помогать ей, – произнесла Франческа холодно. – Фьяметта может превосходно сама справиться с подносом с чаем. Конечно, когда у нас будут деньги Поппи, ее жизнь станет намного легче. Мы опять сможем позволить себе нанять достаточное количество слуг Фьяметта была нянькой моего мужа; она знала мать Паоло – Марию Кристину. Безусловно, она – старая женщина, и ее память стала немного слабеть, но, возможно, вы захотите побеседовать с ней попозже.
– Думаю, что это тоже поможет делу, – согласился Майк. – Скажите мне, баронесса, есть ли у вас какие либо другие доводы, на которых вы основываете свои претензии? Подкрепленные доказательствами? Пока все, что у нас есть – это ваше заявление, что Мария Кристина была дочерью Поппи, но вы не сказали ничего убедительного по поводу того, почему вы верите в это – только то, что другая женщина, Елена, никогда не была замужем.
– Как женщина, Мария Кристина была нелюдимой, дикой, – усмехнулась Франческа, разливая чай, – как ее мать Поппи. Все делала не так, как надо, вышла не за того, за кого надо, принимала ошибочные решения. Мне неприятно так отзываться о бабке моего ребенка, но должна сказать, что она была не лучше, чем должна была быть. Елена же никогда никуда не выходила. Энджел, ее мать, все время держала ее при себе, она молилась на нее. Нет никакого сомнения, что Елена была любимицей, и теперь вы поймете, почему. Да потому, что Мария Кристина совсем не была дочерью Энджел – та просто хотела помочь своей старинной подруге Поппи Мэллори. А что до претензий семейства Александра, то это несусветная чушь! Поппи было незачем оставлять деньги «своему сыну», потому что никакого сына и не было.
– Но ведь у вас нет письменных доказательств? – настаивал Майк. – Нет документов?
Франческа опять вздохнула.
– Мистер Престон, – сказала она наконец. – Все, что у нас есть – это попугай! Пойдемте со мной – я вам его покажу.
Он последовал за ней этажом выше в просторную комнату. Два мольберта стояли у окна, большой стол был завален необходимыми художнику вещами. На массивной золотой жердочке на длинной ножке сидел большой зеленый попугай.
– Это – Лючи, – жестом показала Франческа. – Его хозяйкой была Поппи Мэллори. Когда она умерла, на вилле д'Оро объявился некий местный адвокат. Он то и отдал попугая Елене и Марии Кристине. Со временем птица перешла к моему мужу, Паоло, а затем – к Арии.
– Но этот насест, – воскликнул Майк, – и клетка – это же произведения искусства!
– Настоящее золото, мистер Престон, и эти камни – тоже настоящие. В этих кольцах, что на лапках Лючи – изумруды и бриллианты! Эти набалдашники на обеих концах насеста украшены сапфирами, рубинами и изумрудами, а также ляпис лазурью и бирюзой. Поппи, наверное, бредила этой проклятой птицей. И самое смешное и глупое – ничего из этого нельзя продать – такова воля Поппи. Да и потом эти вещи слишком знамениты, чтобы их можно было сломать и продать камни отдельно.
Майк нахмурился, когда Франческа наклонилась к попугаю.
– Лючи, – позвала она. – Скажи – Поппи! Лючи! Но попугай просто бегал по насесту.
– Конечно, попугай теперь очень стар, – пожала плечами Франческа. – Но иногда он произносит ее имя.
– Спасибо большое за то, что вы побеседовали со мной, баронесса, – Майк улыбнулся. – Думаю, что теперь лучше представляю себе суть вашего дела. Всегда полезно встретиться с человеком лицом к лицу и обсудить его проблемы.
– Мистер Либер вас нанял? – спросила она. – Он как то говорил, что намерен привлечь к этому делу частного детектива.
– Собственно, нет. Я – писатель. Мистер Либер и я полагаем, что можем помочь друг другу.
Она полоснула его резким взглядом, но потом внезапно улыбнулась.
– Майк Престон! Ей богу, простите, что я так озабочена своими проблемами. Конечно, я просто не поняла, что вы – знаменитый писатель. Вы должны прийти к нам на обед и познакомиться с моей дочерью. Где вы остановились, мистер Престон… или, может быть, мне лучше называть вас Майк – ведь мы собираемся узнать друг друга поближе.
– В отеле Киприани, баронесса.
– Не нужно больше формальностей. Пожалуйста, зовите меня Франческой. Как насчет завтрашнего вечера? Около девяти? Это вас устроит?
– Вполне, благодарю вас, – ответил он. – Буду ждать с нетерпением. И еще, вы сказали, что я могу перекинуться парой слов с Фьяметтой, прежде чем уйти?
– Конечно, – воскликнула она. – Пойдемте на кухню. Я вас провожу.
Фьяметта удивленно подняла глаза – Франческа очень редко появлялась на кухне, и теперь баронесса оглядывалась по сторонам, ее нос морщился от запаха чеснока, который измельчала Фьяметта.
– Мистер Престон хотел бы немного поговорить с тобой о Поппи Мэллори, – окликнула ее громко Франческа, хотя Майк не заметил, чтобы старая женщина была глуха. – Мистер Престон из конторы мистера Либера – адвоката из Женевы, – добавила она, подчеркивая последние слова. – Я сказала ему, что ты знала Марию Кристину.
Фьяметта кивнула.
– Очень хорошо, – произнесла она, вытирая руки полотенцем и садясь за стол.
– Фьяметта проводит вас, когда вы закончите беседу, – сказала Франческа заговорщически. – Боюсь, что я должна спешить. У меня назначена встреча. Тогда до завтра?
– До завтра, – согласился он, пожимая ее холодную, гладкую руку.
– Что бы вы хотели узнать? – спросила Фьяметта, глядя на него. – Почему эти адвокаты не могут просто принять ее слова на веру? Мария Кристина была дочерью Поппи, она была матерью Паоло и бабушкой Арии. Вот и все.
– Я был бы рад, если б все было так просто, Фьяметта, – сказал Майк, садясь напротив нее за кухонный стол. Запах чеснока был сильным, но Майку это было приятно. Рядом лежали кучки пряной зелени, на другом столе – овощи.
– Пахнет просто потрясающе! – сказал он одобрительно.
– Я хорошо готовлю, – улыбнулась ему Фьяметта. – Конечно, венецианская кухня отличается от любой другой в Италии. Гораздо лучше! Много хорошего риса вместо этих вечных макарон! Вы должны попробовать мое ризотто, синьор, оно – лучшее в Венеции.
– Может, мне удастся, – ответил он. – Баронесса пригласила меня на обед завтра вечером.
– Г м, тогда вы не получите ризотто; она захочет что нибудь позабористее, почуднее, чтобы показать себя – она всегда так делает.
Майк кивнул; казалось, старая женщина недолюбливала свою хозяйку.
– Расскажите мне о Марии Кристине, – попросил он. – Сколько ей было лет, когда вы знали ее?
– Она была уже взрослой женщиной, и очень эгоистичной, с большим самомнением; и она всегда была слишком занята своей особой, чтобы беспокоиться о своем мальчике – Паоло. Мария Кристина была капризной и непостоянной – она вечно связывалась то с одним мужчиной, то с другим. Один раз она была замужем – за американцем Биллом Эштоном, так его звали. «Пол» был его сыном. Когда она развелась и привезла мальчика жить сюда, мы все стали называть его Паоло. Билл Эштон был богатым человеком; он вычеркнул их обоих из своей жизни, не дав им ни цента. Конечно, ей было на это наплевать – ее семья была так же богата, как и он. Так что вы видите, что он не был Ринарди даже по фамилии, пока его кузен Александр не отказался иметь титул. И тогда он перешел к Паоло как к следующему родственнику мужчине. Это было до того, как родился Пьерлуиджи, конечно, и до того, как Александр женился.
– Могу побиться об заклад, что она ничего этого вам не рассказала, – усмехнулась Фьяметта, тряхнув головой в сторону двери. – Нет, конечно, тогда не будут думать, что фамильное имя Паоло уходит вглубь веков – вместе с этим палаццо. А бедная Елена – сестра Марии Кристины… Она всегда была странной – всегда на привязи возле матери. Она говорила мало, и они утверждали, что под конец жизни она совсем выжила из ума.
– А они когда нибудь упоминали о Поппи? – спросил он.
Фьяметта покачала головой.
– Насколько я помню, нет; хотя, казалось, все знали о слухах, что один из детей Энджел и Фелипе Ринарди – не их ребенок.
– Вы были дома, когда адвокат принес попугая Поппи Мэллори?
– О, да, – ответила она охотно. – Я была при этом. Это был маленький провинциал в старомодном черном костюме. День был жаркий и он потел. Я до сих пор могу хорошо представить себе его; пот стекает по его лицу, а к груди прижата клетка с попугаем, – она засмеялась при этом воспоминании.
– Вот такое видение возникло у нас на пороге. Потом он рассказал Марии Кристине свою историю о умирающей Поппи и ее желании отдать попугая семейству Ринарди.
– На что нам сдался этот паршивый старый попугай! – воскликнула Мария Кристина. Но потом она увидела клетку! Она стала вертеть ее в руках, рассматривая жадным глазом – она любила драгоценности. Бедный попугай начал беспокоиться. Он поднял ужасный шум. Вот тут то и появилась Елена из сада.
– Что это? – спросила она. – Что это за птица так чудесно поет?
– Как это – поет! – ответила ей Мария Кристина сварливо. – Проклятая птица устроила адский грохот!
Елена посмотрела на бедного перепуганного попугая – ее большие голубые глаза были полны нежности; она была милой девушкой, с добрым сердцем, несмотря на то, что ее мать дышала на нее и портила ее. И я никогда не забуду того, что она сказала:
– Нет, Мария Кристина, ты ошибаешься, – тихо произнесла она. – Он поет. Он поет для меня.
Ее сестра посмотрела на нее, – и я могу голову дать на отсечение, что она подумала – Елена окончательно спятила. Но Мария Кристина всегда была вежлива с ней.
– Тогда возьми его себе, Елена, – усмехнулась она. – Попугай – твой. Это – сувенирчик от Поппи Мэллори.
Это был единственный раз, когда я слышала имя Поппи Мэллори, произнесенное в этой семье.
– Спасибо, Фьяметта, – сказал Майк, вставая и собираясь уходить. – То, что вы вспомнили, очень поможет мне в моей работе.
Ее живые яркие глаза изучали его в течение нескольких секунд, а потом она сказала:
– Вы уже познакомились с Арией? Он покачал головой.
– Я вырастила ее и хорошо знаю девочку. У нее доброе сердце, мистер Престон, и несправедливо, что ей приходится выходить замуж за синьора Карральдо. – Выражение ее лица было скорбным, когда она добавила – Вот почему она так сильно нуждается в деньгах Поппи Мэллори – тогда она никогда не выйдет за него замуж. Никогда!
ГЛАВА 23
Вилла Велата была расположена в долине у подножия Доломитов. Ранний декабрьский морозец уже покрыл белым покровом кусты и лужайки, и сковал льдом усыпанную гравием дорогу. Пьерлуиджи знал по опыту, что снег не растает, потому что дом был построен в тени гор, и в это время года солнце никогда не поднималось выше их вершин. Мороз становился все крепче, лед – толще, скоро толстый слой снега покроет все, и вилла окажется снова в снежном плену на четыре месяца. Так же, как это бывало в детстве.
Водитель осторожно вел по обледеневшей дороге взятый напрокат «фиат». Его шины отказывались устойчиво сцепляться со скользкой поверхностью дороги, и шоферу хотелось выругаться как следует, но он боялся своего молчаливого пассажира. Он не проронил ни слова за всю поездку от аэропорта в Тренто, где водителю было велено встречать его. Он выглядел как человек, который собрался на похороны. И, судя по тому, что знал о нем шофер, может, так оно и было.
Со вздохом облегчения водитель остановил машину около мрачной, цвета охры, виллы, спеша открыть перед пассажиром дверь, но Пьерлуиджи уже вышел. Шофер вытащил его чемодан из багажника и понес его по ступенькам.
– Мне позвонить в звонок, синьор? – спросил он у Пьерлуиджи, который стоял на дороге, просто глядя на дом.
– Спасибо, не надо. Вам лучше побыстрее возвращаться назад, похоже, будет сильный снегопад, – сказал он, давая деньги.
– Большое спасибо, синьор, – водитель быстро взглянул на деньги. Оплата была справедливой, но не щедрой, и он вздохнул; он ожидал большего от такого явно богатого человека. Когда он уехал, Пьерлуиджи все еще стоял там, где его покинул водитель, глядя на виллу – словно он боялся зайти внутрь.
Пьерлуиджи знал, что образ дома его детства никогда не покинет его; простые оштукатуренные стены и асимметричный фасад, охристый цвет, который превратился в противно коричневый от сырости; оконные рамы настолько обветшали от времени, что, казалось, пропускали каждое дуновение холодного ветра снаружи, и пустые молчаливые сады. Казалось, его отец выбрал для своего жилища самый невзрачный дом, какой только можно вообразить – под стать своей блеклой душе.
Только на несколько коротких летних недель вилла Велата немного пробуждалась к жизни, и тогда в воздухе разливался запах сена из долины и аромат цветущих кустарников, которые посадил его отец в качестве эксперимента – тех, которые выжили в жестокую зиму в своих ящиках укрытиях. Лошади носились по полям, вскидывая копыта и покусывали друг друга в экстазе радости, когда солнышко теплыми лучами ласкало их спины, и они наслаждались свободой после душных конюшен. И юная Клаудиа тоже носилась вольно, взвизгивая от восторга и вскидывая ноги так же высоко, как лошади, и катаясь по высокой траве или сплетая венки из маргариток, как фея лета.
Он толкнул ногой тяжелую входную дверь и вошел наконец внутрь. Большой холл был в полумраке, но он знал его так хорошо, что смог бы передвигаться по нему в нужном направлении даже если б был слепым. Поставив чемодан, он прошел прямо в большую кухню в задней части дома. Женщина, ставившая горшок на старинный очаг плиту, подскочила от изумления.
– Синьор Пьерлуиджи! – воскликнула она. – Мы вас не ждали!
– Как поживаешь, Джульетта? – спросил он с улыбкой. – Прости, что напугал тебя.
– Все в порядке, синьор. Думаю, вы пойдете повидаться с синьорой Клаудией. Она тоже будет удивлена.
– Несомненно, – сказал он с усмешкой. – Ты знаешь, где она сейчас?
– В кабинете вашего отца, синьор. Она там занята каким то делом уже в течение двух дней; она сказала, что ищет что то.
– Да, – сказал он. – Наверняка.
Он прошел по холлу, через библиотеку, к кабинету своего отца. Клаудиа сидела за большим старомодным письменным столом бюро с крышкой на роликах и смотрела на него в изумлении. Потом легкая усмешка изогнула кончики ее губ.
– Так, так, блудный сын приехал домой! – сказала она насмешливо. – И что ты тут делаешь, Пьерлуиджи? Я думала, что слышала, как ты сказал – никогда не вернусь сюда больше.
– А разве ты не говорила то же самое? Она покачала головой.
– Мои воспоминания, без сомнения, – менее болезненные или более симпатичные и привлекательные, чем твои, братец.
– Догадываюсь, зачем ты здесь, – сказал он холодно. – Я думал, что ты все таки свяжешься со мной по поводу дела о наследстве Поппи Мэллори. Прежде чем уехать, я звонил тебе в Париж, но – никакого ответа. Я полетел сначала туда, думая, что встречусь с тобой. Конечно, когда я тебя там не обнаружил, я понял, что ты здесь, и тоже полетел сюда через Женеву.
– Неужели деньги Поппи Мэллори так много значат для тебя? – спросила она презрительно. – Для Пьерлуиджи Галли, миллионера, гения Уолл стрит? Почему бы тебе просто не оставить мне все, Пьерлуиджи? Чем может тебе помочь миллион или около того, вынырнувший из прошлого? Тогда, как ты знаешь, для меня это все.
Расстегнув пальто, Пьерлуиджи снял его и аккуратно сложил. Он положил его на стул и сел напротив нее.
– Совершенно очевидно, что ты не представляешь себе того, о чем говоришь, – произнес он холодно. – Деньги Поппи – это не просто миллион или около того – это же сотни тысяч миллионов! Этого будет достаточно даже для тебя, Клаудиа, хотя, видит Бог, ты можешь спустить это быстрее, чем горячий нож пройдет сквозь масло. Похоже, в голове у тебя не прибавилось, хотя ты и стала старше.
– Мы – одного возраста, – закричала она, вскакивая. – Мне столько же лет, сколько и тебе!
– Послушай, Клаудиа, – сказал он со вздохом. – Давай прекратим эту глупую перепалку. Конечно, наш отец был сыном Поппи Мэллори, а мы – ее правнуки, и мы оба здесь по одной и той же причине – найти доказательства. Либер показывал мне копию так называемого завещания. В нем совершенно определенно говорится, что Поппи оставляет свои деньги дочери. Я ему объяснил, что, в сущности, Поппи никогда толком не видела своего ребенка – Энджел забрала его сразу после рождения, не дав Поппи даже подержать его в руках. И это Энджел убедила ее, что родилась девочка – она боялась, что однажды Поппи вернется и потребует назад ребенка или объявит его своим. Я также рассказал ему, как Фелипе Ринарди ненавидел мальчика, потому что это был не его ребенок, и превратил жизнь «сына» в сущий ад; поэтому, когда Фелипе умер, Александр отказался от фамильного дома Ринарди, титула и поместий. Он не хотел ничего, что напоминало бы ему о Ринарди. Он приехал сюда, купил виллу Велата, и много позже женился на Лючии Галли, чью фамилию он взял вместо своей. Либер согласился, что история интересна и чрезвычайно важна, но ему нужно документальное подтверждение всего мною сказанного. Вот почему я здесь.
– О о? А я то подумала, что, может, ты приехал, чтобы повидать свою любимую сестричку, – Клаудиа откинулась в кресло, потянувшись. – Ты не скучал по мне, Пьерлуиджи? Один в своей башне из слоновой кости на Уолл стрит?
– Я никогда не скучаю по тебе, Клаудиа, – сказал он ледяным тоном.
Она усмехнулась; ей лучше знать.
– А как твоя интимная жизнь сейчас? – поддразнивала она. – Или ты больше не обращаешь внимания на такие вещи?
– Ты становишься смешной, Клаудиа, – сказал он, открывая дверь. – Увидимся за ужином.
– Не могу дождаться этого, – крикнула она ему вслед, когда он уже вышел.
В большой неосвещенной столовой было холодно и поэтому они ели свой ужин около камина в маленькой гостиной. Джульетта, которая жила в небольшом домике около дороги, приготовила им куриный суп с овощами. Клаудиа без умолку болтала, ворча по поводу своей аннулированной кредитной карточки и жалуясь на то, что Пьерлуиджи нисколько не заботится о ней.
– Ты забрал себе все деньги и не оставил мне ни цента, – кричала она сердито, – я практически погибаю в Париже, а ты купаешься в роскоши.
Джульетта поставила перед Пьерлуиджи телятину, но он покачал головой, отодвигая блюдо.
– Ты ошибаешься, Клаудиа, – сказал он спокойно. – Я вытаскивал тебя из всех финансовых кризисов, в которые ты себя загоняла. Теперь пришло время тебе самой заботиться о себе. Это единственный способ заставить тебя узнать цену деньгам.
– Цену деньгам! – она налила себе вина в бокал, пролив его на белое платье. – А какую ценность имеют деньги для тебя, братец? Ты просто перетаскиваешь их с одного банковского счета на другой, играешь в игры – покупаешь одно и продаешь другое… ты никогда не сделал ничего настоящего со своими деньгами, Пьерлуиджи! Они не приносят тебе ни радости, ни комфорта – никакого физического удовольствия. Для тебя деньги – конечный результат; а для меня – они то, на что можно купить что нибудь стоящее.
Джульетта убрала их тарелки и принесла шоколадный мусс, который приготовила в полдень. Клаудиа набросилась на него жадно, подливая себе еще вина.
– Ты никогда не думаешь о последствиях, не так ли? – сказал он презрительно. – Даже об эффекте от двух порций шоколадного мусса – как это скажется на твоих бедрах, а?
– Черт бы тебя побрал! – закричала она, рывком швыряя тарелку через стол. – Ты – ублюдок, Пьерлуиджи! Я ненавижу тебя!
Джульетта подобрала осколки тарелки и поспешно укрылась на кухне. Казалось, эти двое никогда не любили друг друга, и вот снова они бранятся. Принеся кофе, она поставила его на стол, глядя на них встревоженно.
– Синьор! Синьора! Я ухожу, – пробормотала она.
– Спокойной ночи, Джульетта. Благодарю вас, – сказал он, но Клаудиа мрачно смотрела в стол, ее голова упала на ладони. Джульетта вздохнула; она была рада, что идет домой к мужу, на свой островок мира и спокойствия.
– Ты просто ревнуешь – вот и все, – проговорила она резко.
Пьерлуиджи налил себе кофе и пошел с ним к двери.
– Я иду назад – в кабинет отца, может быть, найду там что нибудь, – сказал он, игнорируя ее замечание.
Он сидел там около часа, роясь в плотно набитых ящиках стола, когда услышал звуки шагов в холле. Двери распахнулись и нетвердой походкой вошла Клаудиа. Ее волосы в беспорядке падали на лицо, белая атласная блуза была залита вином.
– Я хочу поговорить с тобой, братец! – прошипела она.
Он холодно взглянул на нее.
– Ты – пьяна, Клаудиа, – сказал он. – Почему бы тебе не пойти лечь в постель и не поспать? Тебе нужно выспаться. Мы можем поговорить утром.
– Мы можем поговорить утром… – сказала она, передразнивая его – ей удалось точно имитировать его тон. – И о чем же мы будем говорить утром, Пьерлуиджи? Мы будем говорить о тебе и обо мне?
Легкая улыбка заиграла на ее полных губах. Клаудиа облизнулась соблазняющим движением языка: – О «прежних временах», братец?
Рука Пьерлуиджи застыла, сжав листок бумаги.
– Уходи, Клаудиа, прошу, – сказал он, наклоняясь над столом.
Она начала подходить к нему.
– А может, вспомним, маленький братишка? Не говори мне, что не мечтаешь об этом – один, в своей узкой холостяцкой постели, высоко над Манхэттеном. Давай, Пьерлуиджи, признайся, мы ведь оба знаем, о чем ты думаешь. – Остановившись перед ним, Клаудиа обвила руками его шею и поцеловала его в затылок. – Ведь ты любишь свою сестричку, любишь, Пьерлуиджи, не так ли? А я и не знала, что так сильно – до того дня, на конюшне. Ты никогда не заикался о том, сколько времени ты подглядывал за нами, братец. Дважды, трижды… или дюжину раз?
Она засмеялась, когда он расцепил ее руки и отшвырнул ее назад.
– Прекрати, Клаудиа, – потребовал он. – Прекрати немедленно!
– О о, это не то, что ты сказал тогда, – хихикала она. – Тогда тебе хотелось совсем другого… еще и еще… Вспомни тот полдень, Пьерлуиджи. Помнишь? Помнишь? Он только что ушел, оставив меня лежать на соломе. Я знала, что ты наверху, на чердаке… подглядываешь… и я позвала тебя. Ты слетел вниз по лестнице так быстро… Потом остановился… Ты шел медленно… ты не мог оторвать от меня глаз, не так ли? Лежащей, полуобнаженной, юбка задрана выше талии…
– Ради Бога, Клаудиа! – закричал он, отшвыривая стул и глядя на нее в упор.
– И вот тогда наступила твоя очередь, так? Так, Пьерлуиджи? Твоя очередь дотронуться до груди маленькой сестрички? Твоя очередь… – она не успела докончить.
Взмахнув рукой, Пьерлуиджи хлестнул ее ладонью по лицу. Удар был такой силы, что она далеко отлетела назад.
– Ты! Ты! Ты дешевая жалкая шлюха! – прорычал он. – Все, что ты когда либо делала в этой жизни – это продавала свое тело!
– А ты всегда мало что мог предложить, – сказала она горько. – Вот так!
– Я уезжаю, – бросил он, выскакивая из комнаты. – Я отказываюсь оставаться здесь с тобой.
– Боишься, что соблазню тебя? – поддразнивала она. – Что, так?
Не обращая на нее внимания, Пьерлуиджи пошел вверх в свою комнату. Его чемодан был все еще не распакован и, надев пальто он подхватил свои вещи и пошел назад – вниз по ступенькам. Клаудиа ждала его в холле у телефона.
– А как, интересно, ты выберешься отсюда? – спросила она. – Ты не подумал об этом, Пьерлуиджи? У тебя нет машины.
– Я позвоню в деревню и закажу такси, – ответил он, направляясь к телефону.
Она схватила трубку первой, громко и нервно смеясь.
– О, нет, нет, тебе не удастся, – сказала она. – Мы отрезаны от мира.
Он уставился в изумлении на ножницы в ее руке и на болтающийся конец телефонного провода. Потом, взяв свой чемодан, он бросился мимо нее.
– Я пойду пешком в деревню, – остановившись, произнес он холодно.
– Пешком? – закричала она, побежав за ним. – Это же пять километров, снаружи снегопад…
– Уходи, Клаудиа, – проскрежетал он свирепо. – Я больше не хочу иметь с тобой никаких дел. Я не хочу тебя больше видеть – никогда!
– Чтоб тебе провалиться, ублюдок! – завопила она, с пьяной силой бросаясь к нему с ножницами. – Я убью тебя!
Она остановилась в ужасе, когда увидела кровь на руке, которой он закрылся, чтобы защититься. Их взгляды встретились; затем, не сказав ни слова, он вышел из двери, захлопнув ее за собой.
Клаудиа огляделась вокруг в панике. Что она натворила, Господи, ох, Господи, что она натворила… Она вовсе не собиралась обидеть его, сделать ему больно – она просто хотела пробиться сквозь его ледяную отчужденность… хотела, чтобы он был мил с ней… добр… ведь когда то он обладал ею, черт бы это побрал! Она побрела через холл, плача и утирая слезы, размазывая тушь ладонью. Никогда еще не было так плохо – конечно, они всегда конфликтовали, но сегодня она зашла слишком далеко… Ведь они никогда не говорили о том случае на конюшне – даже сразу после происшедшего, но она всегда втайне думала, что Пьерлуиджи действительно любит ее, что он был как строгий отец, держащий ее на суровом поводке – ведь он знал, что Клаудиа своенравна и непредсказуема.
Все еще горюя о Пьерлуиджи, Клаудиа не замечала, как идет время, пока длинные часы в холле не пробили десять. Она вскочила. Он ушел, наверно, около часа назад, пробираясь сквозь сугробы к деревне. Это был долгий путь по опасной, темной дороге, он мог упасть и сломать ногу, и сейчас он, может, лежит один на замерзшей земле, там, где его никто не найдет до завтра, замерзшего насмерть! Этого она уже не могла вынести – она любила Пьерлуиджи и знала, что он тоже любит ее…
В ужасе она схватила пальто и выбежала наружу. Было очень скользко, снег налип на ее туфли с высокими каблуками, отчего она спотыкалась, спеша к гаражу. Двери были открыты, внутрь рвалась метель и Клаудиа заглянула в гараж, озадаченная. Пьерлуиджи, наверно, пытался завести мотор, но ведь он никогда не водил машину, у него на это была фобия…
Включив фары, она поехала по выездной дорожке, буксуя на заснеженной поверхности, пока не выбралась на дорогу, ведущую к деревне. Дорога сбегала вниз по холму под сенью лип, поэтому не так уж много снега проникло сквозь эту естественную крышу. Колючие порывы холодного ветра ударяли сбоку и в лобовое стекло, но Клаудиа высовывалась из окна, всматриваясь во мрак. Она так боялась, что не заметит его в этой снежной буре. Она вытирала ладонью слезы, плача навзрыд, она звала его опять и опять…
– Пьерлуиджи! – кричала она.
– Пьерлуиджи, – прошептала Клаудиа. – Я этого не хотела. Я правда люблю тебя, правда! Я не знаю, что заставляет меня говорить тебе такие вещи!
Но его по прежнему не было видно.
Она стала рыться в своей сумочке, лежавшей на переднем сиденье, хотела найти платок, чтобы вытереть слезы, мешавшие смотреть на дорогу.
Но вот… Что это? Что?
Господи, это, наверно, он!
Конечно, он остановился и смотрит на фары!
– …Пьерлуиджи! – позвала она.
Неожиданно бок машины, казалось, отлетел от нее, она вцепилась в руль, но визжащие колеса не слушались ее. Они скользили совсем не туда, куда нужно. Инстинктивно Клаудиа сильно нажала на тормоза, пытаясь остановить машину – никакого результата!
