Бертрис Смолл » Исторические любовные романы » «Рабыня страсти»
— Она из племени берберов? — О Аллах, смилуйся! Берберийские девы славятся добрым нравом. А это значит, что она будет послушна, ласкова — и невыразимо скучна. Но, может быть, это ему сейчас и надо? Ведь никто не может сравниться с Зейнаб. Зейнаб. Его золотоволосая возлюбленная…
— Я все наилучшим образом продумал, — продолжал отец. Гуссейн-ибн-Гуссейн знатен и очень богат — он занимается разведением арабских скакунов. Уверен, что лошади, купленные тобой для калифа, из его табунов. Он дает за Хатибой приданое: сотню кобылиц и двух молодых жеребцов в расцвете сил. Ну, как тебе это, сынок? Разве ты не доволен? — Сам Хабиб-ибн-Малик весь светился от гордости — еще бы, такой удачный брак! Престиж семьи повысится, доходы возрастут…
— Вполне доволен, отец. А что, невеста столь же нехороша собой, сколь богато ее приданое?
— Я видела Хатибу — она очень мила, — ответила мать. — У нее бледно-золотистая кожа, которая вся сияет здоровьем. Волосы шелковистые и блестящие, цвета черного дерева. Серые глаза и милое ласковое лицо… А щедрость ее отца объясняется просто: Хатиба младшая в семействе, дочь его любимой жены. Я имела беседу с ее матерью. Госпожа сказала, что Гуссейн-ибн-Гуссейн не надышится на дочку. Поэтому он сколько мог тянул со свадьбой, но девушка уже давным-давно созрела для супружества, и он в конце концов согласился.
— И сколько же ей лет? — спросил Карим.
— Пятнадцать, сынок, — ответил отец.
— Ровесница Зейнаб… — сказал Карим тихо, но Алима прекрасно расслышала.
А позднее, когда супруг удалился, она усадила сына рядом с собой и учинила ему допрос с пристрастием.
— Уж не влюбился ли ты в свою ученицу. Карим? — Ее нежное лицо выражало живейшее участие.
— Я люблю ее, — ответил он напрямик. — И она любит меня.
Алима прижала руку к сердцу:
— Она сама тебе об этом сказала?
…Во всем виноват отец. Когда Карим в ранней юности обнаружил редчайшую чувственность и любвеобильность, Хабиб, послушав дурацкого совета Джафара и Айюба, отослал сына в самаркандскую Школу Учителей Страсти. Сыновья просто решили сыграть с ним шутку, а старик все принял за чистую монету. Карим преуспел в занятиях, а потом стал большим специалистом в своем деле. Но у Карима нежная душа, хотя для мужчины это большая редкость… Как терзался он после гибели несчастной Лейлы, злополучной своей ученицы! Алима вздохнула с облегчением, узнав, что сын решил прервать карьеру Учителя Страсти. И вновь заныло ее сердце, когда она узнала, что он взялся вышколить Зейнаб, оказывая услугу другу отца… И вот, получите!
— Ни Зейнаб, ни я не признавались друг другу в любви, я имею в виду вслух, мама… Но что это меняет? Боль все равно невыносима….
— Тотчас же отошли ее в Кордову! Пусть Аллаэддин отвезет ее! — взмолилась Алима.
Но Карим отрицательно покачал головой:
— Она поедет туда весной — и не ранее. Она не вполне еще готова, мама. К тому же Аллаэддин поплывет капитаном на моем новом корабле» Иниге «. Чтобы доставить щедрые дары Донала Рая калифу, одной» И-Тимад» мало…
— Я сочувствую вам обоим, — тихо сказала Алима. — К сожалению, сердцу часто недостает мудрости… Порой оно не повинуется рассудку. Возможно, ты никогда не полюбишь ни одну женщину столь страстно, как любишь Зейнаб, но поверь, со временем боль уляжется, и в твое сердце снова постучится любовь. И она также полюбит другого. Может быть, не так, как тебя, но все же… Ты ведь не хочешь, чтобы девушка была несчастна?
— Нет, — с грустью отвечал он. — Этого я не хочу… Мать погладила руку сына:
— Хатиба понравится тебе, обещаю. Будь добр к ней — ведь девушка ни в чем не виновата…
— А когда я не был добр с женщиной, мама? — с горечью спросил Карим. — Мало кого из мужчин учили уважать и любить женщин, а я прошел эту школу. Хатиба-бат-Гуссейн станет моею первой женой. И будет пользоваться всеми привилегиями таковой…
— Тогда я скажу отцу, что можно вплотную заняться брачным контрактом, сынок?
— Да. Кстати, сколько я должен уплатить за невесту? — вяло поинтересовался Карим. Если за невестой давали приданое, то жених должен был уплатить выкуп — таков обычай. Ислам защищает права женщин — в будущем, если бы Карим вдруг развелся с Хатибой, ей возвратили бы все ее приданое, а также цену выкупа. Но дети, рожденные в браке, были бы отданы на попечение их отца…
— Сумма выкупа три тысячи золотых динаров. Эта сумма вполне соответствует достоинству и отца, и дочери, — ответила Алима.
Карим кивнул:
— Это высокая, но справедливая цена. Скажи отцу, что я уплачу все из собственного кармана. Я вполне могу себе это позволить. А когда явится кади, чтобы подписать контракт?
— Брачный контракт будет подписан обеими сторонами в день свадьбы Иниги. Гуссейн-ибн-Гуссейн приглашен. Но он настаивает, что ты не должен видеть лица Хатибы до самой свадьбы, — объяснила Кариму мать. — Знаю, что это старомодно, но следует уважить просьбу отца.
— А Хатиба наверняка послушная дочь, — сухо ответствовал Карим. — Надеюсь, это обещает мне счастливое супружество с нею. Попробуй представить, что сталось бы с Инигой, объяви ей отец, что она должна выйти за незнакомца, которого увидит, только когда брак будет уже заключен?
Алима, не выдержав, рассмеялась:
— К счастью, с Инигой у нас нет такого рода проблем. Ведь они с Ахмедом знают друг друга всю жизнь. Они прекрасная пара.
— Зейнаб подружилась с Инигой…
— Знаю… — сердце Алимы снова сжалось. — Полагалось бы сказать, что я этого не одобряю, но не могу… Зейнаб очаровательна и прекрасно воспитана. Они с Инигой друг в друге души не чают. К тому же, кто знает, какая судьба ожидает Зейнаб? Если она покорит сердце владыки, то у Иниги будет могущественная покровительница при его дворе…
— А ведь тебе она самой по сердцу… — ласково заметил Карим.
— Да, — искренне призналась Алима. — Зейнаб мне по нраву. Она ко всему прочему еще и умница…
— Инига пригласила ее на свадьбу. Я сам привезу их вместе с Омой. Ни та, ни другая, в сущности, не имели семьи. Они отогреваются в тепле нашего дома. А когда прибудет свадебный поезд Ахмеда, чтобы отвезти молодую жену в дом тестя, я отвезу девушек на виллу.
— Вот и хорошо. Ничего не имею против, — сказала Алима. — Инига не хочет пышных свадебных торжеств, так что все празднество пройдет в нашем саду.
— А через месяц после свадьбы я отправлюсь в Кордову, — сказал Карим. — Потом поплыву в Эйре, но надолго там не задержусь. Только сообщу Доналу Раю, что выполнил его поручение, — и тотчас же назад. Пополню там запасы продовольствия, пресной воды, кое-что закуплю…
— И приедешь домой к собственной свадьбе, — договорила за сына Алима.
— Да… — согласился он…Он женится на этой незнакомке по имени Хатиба. Она никогда не сможет завоевать его сердца, как бы ни старалась, но бедняжка об этом никогда не узнает. Он будет добр и нежен с Хатибой, своей берберийской невестой, и не позволит ей даже заподозрить, что любит другую всей душой… И будет любить вечно. И не полюбит никого, кроме своей златокудрой Зейнаб…
Карим нашел время показать Зейнаб и Оме город — ведь после того, как «И-Тимад» причалила к берегу, они почти ничего не видели. Молодые женщины, облаченные в свои черные яшмаки, оставляющие открытыми одни глаза, выбрались из носилок и направились вслед за Каримом на базар. Зейнаб и Оме показалось, что здесь продается все на свете и многое другое, чему они не знали даже имени… Крытые навесами прилавки просто ломились. Повсюду были вывешены яркие, радующие глаз ткани — шелка, лен, парча… Они развевались на ветру, словно знамена некой сказочной страны. Были здесь и причудливые изделия из кожи, и творения гончаров, и медников. Радовали глаз и чудесные резные шкатулки из слоновой кости и странного мягкого камня — они соседствовали с ларчиками черного лака, расписанными яркими красками, ничуть не уступающими по красоте и изяществу своим резным соседкам.
Один торговец продавал живых птичек — повсюду развешаны были клетки с крылатыми пленницами. Одни сладко пели, а другие просто чирикали, прыгая по жердочкам и косясь на прохожих блестящими черными бусинами глаз. Далее расположились бок о бок мясник и торговец домашней птицей. Здесь на крюках развешано было свежее мясо, а мальчики с пальмовыми листьями в руках отгоняли от него мух. Попискивали цыплята, квохтали куры, крякали утки, ворковали голуби в своих деревянных клетках… И буквально повсюду сновали продавцы украшений, предлагая любопытным покупательницам разнообразнейшие изделия — от самых дешевых медных серег до драгоценных украшений из чистого золота, сияющих в лучах жаркого солнца.
Завернув за угол, они наткнулись на работорговца. Сильные чернокожие рабы один за другим проходили по помосту — этот товар прекрасно раскупался. Но вот из-за занавески появилась красивая темноволосая девушка, совсем еще юная. Она пыталась прикрыть руками наготу, но работорговец что-то отрывисто приказал ей, и она неохотно выпрямилась и принялась демонстрировать свои прелести торгующимся. Цены взвинчивались на глазах. Девушка, освидетельствованная медиком как девственница, ушла к новому владельцу за триста тридцать золотых монет…
— То же сталось бы и с нами, если бы нас не купил Донал Рай? — робко спросила Зейнаб у Карима. Он кивнул:
— Да, мое сокровище. Законы невольничьего рынка жестоки…
И в который раз Зейнаб осознала, сколь милостива Судьба к ней и Оме… Разумеется, обе они множество раз слышали об этом, но, лишь увидев эту перепуганную насмерть нагую бедняжку на помосте, можно было вполне понять свою удачу…Если бы мужчины не почитали меня красавицей, думала Зейнаб, я сейчас стояла бы нагишом перед толпою, и Ома тоже… Ее всю передернуло — но спутники ничего не заметили.
Придерживая Зейнаб за локоток. Карим поспешно повел ее в другую часть рынка — там их взорам предстали прилавки торговцев фруктами, цветами и овощами. Один торговец продавал гвоздики, жасмин, мирт, розы… Другой шумно предлагал покупателям корзины, наполненные огурцами, грушами, бобами, спаржей, баклажанами и луком. Особый прилавок отведен был для всевозможных пряностей: всяческих трав, мяты, майорана, душистой лаванды. Тут же стояли кувшинчики с желтым шафраном. Фруктовщик продавал апельсины, гранаты, бананы, виноград и миндаль…
Карим, купил девушкам по чашечке воды с соком лимона, чтобы освежить горло: день выдался на редкость жарким, особенно для начала зимы.
— Пейте через вуаль! — предупредил он спутниц. — Никогда и ни при каких обстоятельствах не должны вы показывать лица на улице, чтобы не уронить вашего достоинства.
Они продолжили прерванный путь, но тут взгляд Зейнаб упал на маленький лоточек серебряных дел мастера:
— Остановимся на минутку, мой господин?
— Пожалуй, — согласился Карим. — Пусть каждая из вас выберет себе подарок.
Служанка остановила свой выбор на изящной серебряной цепочке, украшенной синим персидским ляписом, — и Карим тотчас же купил украшение в подарок Оме. Зейнаб же очаровала серебряная чашечка. Она похожа была на маленький кубок, только без ножки, округлой формы, как раз в размер девичьей ладошки. Чашечка украшена была изысканным узором: лилия, вокруг которой вьется колибри. Лепестки цветка были вызолочены, а эмалевая птичка с переливами ярко-зеленого и лилового словно подмигивала рубиновым глазком…
— Как бы мне хотелось иметь вот это, мой господин! — тихонько сказала Зейнаб. И чашечка тут же была куплена.
— Будешь вспоминать меня всякий раз, как отхлебнешь из нее… — сказал Карим, ведя ее к носилкам.
— Я не смогла бы тебя забыть, если бы и хотела…
— Серебро добывается в горных шахтах неподалеку от Алькасабы Малики. — Карим попытался переменить тему. — Отчасти этим залежам серебра обязан город своим процветанием.
… Она не могла смотреть на Карима. Отвернувшись, она откинулась на подушки и сделала вид, что дремлет. Всего через несколько недель выходит замуж Инига, а через месяц Карим отвезет ее в Кордову. Она никогда больше не увидит его…Словно острый нож вонзался ей прямо в сердце всякий раз, когда она думала об этом… Впрочем, женская доля горька. Сестру ее выдали замуж по расчету. Зейнаб задумалась… Родила ли Груочь долгожданного сына? Если это мальчик, то месть, коварно задуманная Сорчей Мак-Дуфф, совершилась. — Истинный Мак-Дуфф унаследует Бен Мак-Дун и все имения Мак-Ферггосов. Но Зейнаб ничего об этом никогда не узнает…
Настал день свадьбы Иниги. Зейнаб с пристрастием пытала Карима, что ей надеть на торжество.
— Я хочу оказать честь твоей сестре, но вовсе не желаю затмить ее в такой торжественный день.
— Если ты даже обернешься дерюгой, то все равно затмишь любую красавицу мира, так что не старайся, — галантно отвечал Карим. — Единственное, что могу посоветовать тебе, так это не надевать розовых одежд. Сестра будет в розовом свадебном платье.
— Надень что-нибудь простенькое, но элегантное. — Ома вынула из сундука кафтан аквамаринового шелка. Округлый вырез украшен был серебряной вышивкой. Так же отделаны были и рукава. — А вот шелковые шальвары в тон, моя госпожа. Наденьте золоченые шлепанцы. Простенькие, без камушков…
Карим согласно кивал:
— А из украшений только серьги. Вот эти маленькие золотые полумесяцы. Ну, может, еще один-единственный браслет, но не больше…
Ома одела госпожу и принялась за ее прическу. Она заплела густые золотые пряди в толстую косу, вплела в волосы аквамариновую шелковую ленту, расшитую жемчугом. Обвив косой головку Зейнаб, словно венчиком, она укрепила сверху прозрачную бирюзовую вуаль, прошитую золотыми и серебряными нитями. Одеяние самой служанки напоминало наряд госпожи, но было куда скромнее, да и цвет был иным — нежно-зеленым. На стройной шейке Омы красовалась серебряная цепочка с ляписом — дар Карима. К величайшей досаде принаряженных дев, всю эту красоту пришлось спрятать под черные яшмаки, надетые специально для путешествия.
Прибыли носилки, чтобы отвезти девушек в город. По обычаю. Карим ехал рядом с носилками верхом. Когда они достигли дома Хабиба-ибн-Малика, носилки остановились у ворот, ведущих в сад. Спешившись, Карим отпер ворота собственным ключом.
— Я должен войти в другие двери, — сказал он. — Идите в сад, там женщины уже вовсю веселятся.
— А мужчины? — спросила изумленная Зейнаб.
— Они развлекаются отдельно, — объяснил Карим. — Таков наш обычай. А теперь идите и отпразднуйте свадьбу на славу! Мать шепнет вам, когда пора будет возвращаться. Вы выйдете через эти же ворота, я уже буду вас поджидать. Доброго вам праздника!
Девушки вошли в изумительной красоты сад. Повсюду росли стройные высокие деревья, в бассейнах цвели водяные лилии, а фонтаны выбрасывали в воздух кристальные струи. Привлекаемые звуками музыки, девушки пошли по дорожке и тут увидели гостей. Они тотчас же направились к госпоже Алиме и почтительнейше приветствовали ее.
Мать Карима в этот день была особенно красива и вся сияла от счастья.
— Видите невесту? — гордая мать указала девушкам на Инигу.
В самом центре садика Инига сидела на золотом троне в нежно-розовом наряде, сплошь расшитом хрусталиками и бриллиантами. Волосы девушки были распущены и щедро посыпаны золотой пудрой, но тонкая розовая вуаль скромно прикрывала все это великолепие. К девушкам приблизились рабыни и помогли Зейнаб и Оме освободиться от дорожного платья. Те тотчас же оправили и разгладили наряды. Алима одобрительно оглядела девушек.
— Как вы обе прелестны! — сердечно произнесла она. — Ну, идите поприветствуйте мою дочь…
Зейнаб и Ома поспешили к Иниге, сидящей на своем троне в окружении сундуков с приданым и подарками. Она лукаво хихикнула:
— И что вы обо всем этом думаете? Похожа я на раскрашенного идола?
— Ты просто изумительна сегодня! — сказала Зейнаб. — Но неужели ты целый день вот так восседаешь? Или тебе все же дозволено двигаться?
— Я должна сидеть здесь в одиночестве и наслаждаться собственным величием, — хихикнула Инига. — До самого вечера, пока не придет Ахмед с друзьями. Тогда меня отвезут в дом его отца, где мы и станем с ним жить. Там празднество продолжится, на мужской и на женской половине отдельно. Ну, а потом, наконец, мы с молодым супругом удалимся в спальню… Затем никто не увидит моего светлого лика до того дня, когда я с радостью объявлю, что жду ребенка. Ну, а после, естественно, я буду с каждым месяцем расцветать, покуда не подарю мужу желанного наследника.
— А если родится дочка? — спросила Зейнаб.
— Все надеются, что первым будет сын, но девочке тоже будут рады. До того как явился пророк и просветил невежественные души наши, многие убивали младенцев женского пола. Коран учит: «Не умерщвляйте детей из боязни нищеты. Аллах пошлет вам пищу. Убийство же новорожденных — страшный грех». — Инига улыбнулась. — Ведь женщина — дарительница жизни. Не может же она становиться убийцей!
В саду было весело. Играли музыканты — тоже сплошь женщины, а некоторые из подруг невесты плясали, услаждая взор новобрачной. Грациозные рабыни скользили по дорожкам, разнося на подносах напитки, пирожки, засахаренные фрукты и прочие сласти. Наконец, Алима подала девушкам условленный знак. Девушки тотчас же подошли проститься с сидящей на троне невестой.
— Приезжай навестить меня до нашего отъезда в Кордову, — сказала ей Зейнаб.
— Когда ты едешь? — спросила Инига.
— После Рамадана — так сказал Карим…
— Непременно приеду, — пообещала подруге Инига. — Наверняка он не уедет прежде, чем закончится Ид-аль-Фитр.
Девушки крепко обнялись. И Зейнаб, сопровождаемая верной Омой, поспешила к маленьким воротцам в стене.
Карим уже ждал их около носилок. Заботливо усадив девушек, он объявил:
— Я должен остаться здесь до конца свадебных торжеств. Я приду к тебе поздно, сокровище мое… Жди меня. Он задернул шелковые занавески, и носилки тронулись.
— Как забавно, — разглагольствовала Ома. — Мужчины и женщины веселятся врозь! Я так надеялась повидать Аллаэддина-бен-Омара, но если он даже и был здесь, то я узнаю об этом, только если он соизволит мне сказать… Он был так занят последние месяцы — я его почти что и не видела. Думаю, что ему нет до меня ровным счетом никакого дела — хотя он и из кожи вон лез, пытаясь соблазнить меня на корабле, по дороге из Эйре…
— И преуспел? — лукаво спросила служанку Зейнаб.
— Нет, — твердо отвечала Ома. — Но не потому, что плохо потрудился. — У нас с ним нет и не может быть будущего, госпожа, ведь несмотря на то, что я изрядная болтушка, мне не по душе легкий флирт и мимолетная интрижка. Калиф заметит и полюбит тебя, госпожа. Ты родишь дитя, и оно будет свободным. Это будет настоящий принц… А мое дитя было бы рабом, подобно мне. Может быть, если бы я сама была рождена в рабстве, это не имело бы для меня значения, но ведь я свободнорожденная!
— Если калиф будет доволен мною, — заговорила Зейнаб, — в моей власти будет даровать тебе свободу, моя Ома. Я могу устроить так, чтобы ты воротилась в Аллоа. Это обрадовало бы тебя?
— Госпожа, я предпочла бы остаться с тобою! — сказала Ома. — Что ждет меня в Аллоа? У меня нет семьи, нет дома, единственным приютом моим был монастырь. Туда вернуться я не могу, — она слабо улыбнулась. — Вообрази, какое лицо будет у матери Юб, когда я постучусь в ворота обители?
— Я могла бы послать тебя к моей сестре в Бен Мак-Дун…
— Что-о-о-о? — Ома даже подпрыгнула. — Так ты хочешь во что бы то ни стало избавиться от меня, госпожа? Ведь ты даже не знаешь, выжила ли сестра во время родов, да к тому же как бы я объяснила им, что с нами сталось? Думаешь, твоя сестра и Фергюсоны поверили бы мне? Да они собаками бы меня затравили! Не отвергай меня, госпожа моя добрая! — В глазах Омы уже стояли слезы.
— Я вовсе не хочу избавляться от тебя, — Зейнаб ласково гладила руку служанки. — Но ты показалась мне только что такой несчастной…
— О-о-о, во всем виноват этот Аллаэддин-бен-Омар!
— Может быть, тебе лучше уступить ему, — предположила Зейнаб. — То, что ты моя прислужница, вовсе не лишает тебя права на собственное счастье…
— Я не хочу ребенка. — Ома твердо сжала губки.
— Тебе вовсе не обязательно иметь детей. Ты никогда не удивлялась, как это я за все эти месяцы ни разу не понесла? Разве не давал тебе Карим бутылочки с эликсиром еще в Дублине с подробнейшими инструкциями? Ты ведь даешь мне его каждое утро, разводя в воде! Разве он не дал тебе рецепта этого эликсира? Не ты ли сама готовишь его для меня?
— Да, — медленно проговорила Ома. — Я не знала, для чего он надобен, но не сомневалась, что господин не желает причинить тебе вреда…
— Эликсир я пью, чтобы не зачать. Есть, правда, еще один метод, но я не уверена в его эффективности. Инига шепнула мне, что обитательницы гарема вводят себе внутрь какие-то маленькие спиральки, глубоко, до самой шейки матки. Вроде бы это не дает семени мужчины проникнуть в их лоно и там прорасти… Знаешь, выпей моего эликсира. Ома, а потом, если хочешь, прими ласки Аллаэддина-бен-Омара. Думаю, ты станешь куда счастливее…
— Благодарю тебя, госпожа, — глазищи Омы благодарно сверкнули. — Признаюсь, этот чернобородый хулиган возбудил во мне желание, но ни один мой ребенок не должен стать рабом! — Девушка вдруг задумалась:
— А сколько времени я должна принимать снадобье, прежде чем снизойти к мольбам Аллаэддина?
— Прими одну дозу нынче же вечером, — сказала Зейнаб. — После того как ты примешь эликсир еще раз завтра, ты будешь в полнейшей безопасности. Но нельзя пропускать ни единого дня! Сама я по прибытии в Кордову не выпью более ни капли, ведь, если я рожу калифу дитя, моя ценность в его глазах лишь возрастет, да и мое положение в гареме упрочится…
— Знаешь, мне грустно уезжать отсюда… — сказала Ома. — , Здешняя земля столь прекрасна, а господин Карим так добр… А когда мы едем, госпожа? Ты уже знаешь?
— Через два дня по окончании Рамадана, — сказала Зейнаб. — Все это время мы должны будем воздерживаться от пищи от восхода солнца до заката. В конце же месяца последуют трехдневные торжества. А сразу же после праздников мы немедленно отплываем…
На следующее утро Зейнаб приступила к занятиям с необычайным усердием. Зная, что остается мало времени, учителя взяли ее в оборот, добиваясь от нее совершенства во всем. Ведь ее успех в Кордове — это и их успех…
К вечеру явилась Ома, неся странный белый наряд с капюшоном.
— Господин Карим велит тебе надеть это и следовать за мною, госпожа. — Затем служанка понизила голос, чтобы не услышал имам:
— С ним явился Аллаэддин… Могу я остаться с ним?
— Конечно! — великодушно сказала Зейнаб. — Если я не в состоянии один вечер сама о себе позаботиться — значит, я чересчур изнежилась и разбаловалась. Я не жду тебя до утра, моя Ома, — госпожа подмигнула. — Надеюсь, ты ж ослушаешься меня?
Ома радостно улыбалась, ведя госпожу во двор, где ее уже поджидал Карим верхом на великолепном белоснежном жеребце, купленном для калифа. Он знаком велел ей приблизиться.
— Господин мой… — озадаченная Зейнаб подняла на него глаза.
Сильные руки подхватили Зейнаб — и вот она уже сидит в седле впереди Карима. Конь тронулся.
— Тебе удобно? — заботливо спросил Карим. — Нам предстоит путь длиною в несколько миль.
— Куда мы направляемся, господин мой? — Ей было так удобно и покойно в его объятиях… Он был с ног до головы одет в белое, на его темных волосах красовался белый тюрбан. Девушка прижалась к его груди, вдыхая пряный мужской аромат, исходящий от его одежд и тела, замирая от счастья.
Он улыбнулся, подумав, насколько она свободна в проявлениях чувств. Она была абсолютно чужда хитрости, притворства… Какой свежестью пахнет на калифа, когда это чудо войдет в его жизнь! Улыбка исчезла с его лица. Через несколько недель она станет собственностью калифа, но сейчас она принадлежит ему…
— Мы едем в мой домик, — сказал он. — Это в горах, у озера…
Зейнаб ничего не ответила. Склонившись светловолосой головой на сильное плечо любимого, она любовалась окрестностями. Ведь она совершенно ничего не видела — ну, кроме дороги, ведущей от города к вилле Карима. Горы, обрамляющие равнину, сверкали в отдалении снеговыми шапками. На полях зеленели щедрые молодые всходы. Они проезжали мимо виноградников, на лозах уже зеленела юная листва. Миндальные сады были все в цвету, а серебристой листвой оливковых рощ играл свежий ветерок…
— И это все твое? — спросила Зейнаб.
— Да, — с улыбкой отвечал он.
— Как ты богат… — робко проговорила она, заставив Карима рассмеяться. — В Аллоа такие земли почитали бы раем земным! Наша земля камениста… Трудно добиться урожая — а тут земля сама родит…
— Малика — необыкновенная земля, — согласился Карим. — Почва здесь плодородна, а климат благоприятствует земледелию.
— А в Аллоа, — продолжала она, — всегда холодно и пасмурно… Иногда за все лето выдается всего пара погожих недель — вот и все. Тогда мужчины охотятся на куропаток. А дожди… Там почти все время дожди. Я успела полюбить здешнее солнце…
Теперь они ехали по холмам, сплошь покрытым алыми анемонами. Наконец, он свернул на пологую дорогу, спускающуюся к рощице, — взору Зейнаб открылось маленькое озерцо, словно слезинка на щеке склона. Какая неожиданность! Прямо на берегу озера высилась изящная мраморная постройка, окруженная цветущим садом — деревья и кусты усыпаны были желтыми, белыми и голубыми цветами. Карим остановил коня у дверей, спешился и протянул Зейнаб свои сильные руки.
— Я зову это место Убежищем. Сюда я всегда приезжаю, когда хочу побыть один. Я отыскал это озеро еще мальчишкой, когда однажды во время охоты заехал в эти горы. А когда я возвратился из Самарканда, отец подарил мне эти земли. Я выстроил сперва свою виллу с видом на море, а затем — Убежище. Именно здесь, чтобы никто не вторгся и не нарушил моего уединения, Он взял Зейнаб за руку — так, рука об руку, и вошли они, миновав портик, в дом.
Она оглядела единственную просторную комнату: в дальнем конце виднелась дивная галерея, вся увитая розами. В углу комнаты журчал фонтан черного мрамора, из золотого носика изящного кувшина струилась прохладная чистая вода… В самом же центре покоя на возвышении находилось ложе; перьевой матрац, крытый черным шелком, по которому живописно были разбросаны подушечки того же цвета с золотым шитьем. Подле ложа на столике стоял поднос с жареным цыпленком, блюдом плова и вазой с гранатами и бананами. Тут же стоял и хрустальный графин с вином. Пол покоя устилали толстые ковры, алые с голубым. И ничего более…
Карим разлил вино в два серебряных кубка и протянул один Зейнаб.
— Имам говорит, что вино запрещает Коран… — робко сказала Зейнаб.
— Аллах создал землю, виноградные лозы, а значит, и вино. Созданное Аллахом не может причинить вреда. Вредны лишь предрассудки и мракобесие, мой цветочек. При дворе калифа Кордовы вовсю употребляют вино. Смело пей!
Он поднял свой кубок и залпом осушил его. Затем налил его снова до краев и выпил, на этот раз уже медленно.
Удивленная Зейнаб наблюдала за ним. Карим-аль-Малика сам на себя непохож…
— Зачем мы приехали сюда, мой господин? — девушка так и не притронулась к вину.
— Скажи, что любишь меня, Зейнаб, — неожиданно произнес Карим. — Я хочу услышать эти слова от тебя, хочу видеть твои губы, произносящие признание… — В глазах его была отчаянная мольба.
— Мой господин, ты обезумел! — воскликнула она. Сердце ее бешено колотилось. Она стремительно отвернулась, чтобы ее не выдали глаза.
Но не тут-то было! Он повернул ее лицом к себе, не сводя с нее горящего взора. Тогда она опустила золотые ресницы…
— Судьба жестока к нам: мы полюбили друг друга — и должны расстаться, — сказал он. — Я люблю тебя, Зейнаб, и ты меня любишь. Почему ты таишься?
— Разве не ты сам учил меня, что не подобает Рабыне Страсти привязываться душою к своему учителю? Боюсь, вино ударило тебе в голову. Присядем спокойно, поедим чего-нибудь! — умоляла Зейнаб…Зачем, зачем он так терзает ее? А вдруг это жестокое испытание? Она должна во что бы то ни стало сохранять спокойствие…
Карим же вместо ответа привлек ее к груди и хрипло вымолвил:
— Я люблю тебя, Зейнаб. Я не имею на это права, я круглый дурак, но когда, во имя Аллаха, сердце человеческое было мудрым и расчетливым, любимая моя? — Рука его нежно гладила золотистые волосы. — И Аллах, наконец, жестоко наказал меня. Ведь так самонадеянно было думать, что один человек может научить другого искусству любви…
— Ты учил меня не любить, а дарить наслаждение, мой господин, — тихо отвечала девушка.
— Скажи, что любишь меня! — голос его прервался.
— У этой любви не было бы будущего, — холодно сказала она. — Разве ты с самого начала не разложил все по полочкам? Не объяснил мне, что я собственность кордовского калифа? Я не могу быть его Рабыней Страсти — и при этом любить тебя, Карим.
— И все же ты любишь… — настаивал он, гладя девушку по щеке.
— Не делай этого! Не терзай нас обоих! — молила она. От его прикосновений она теряла силы. — Если бы я любила тебя, как могла бы через месяц расстаться с тобой? Если бы я любила тебя, как смогла бы я прожить остаток дней моих вдали от тебя? Если бы я любила тебя, как могла бы принадлежать другому. Карим, господин мой? — Нет, он вовсе не пьян — она это видит…
— Твое тело будет принадлежать другому, но сердце — только мне, мне одному, навсегда! — откликнулся он. — Я не шучу с тобой, не испытываю тебя, Зейнаб, любимая! Мое сердце за меня произносит слова, на которые я не имею права! Если бы я мог молчать! Любовь к тебе поработила меня. Я люблю тебя — и буду любить вечно…
И тут девушка злобно оттолкнула его:
— Что мне в твоей любви, Карим-аль-Малика? Я не твоя! Я никогда не стану твоей! Как смеешь ты так безжалостно терзать мое сердце? О-о-о, как же ты жесток! Жесток! Я никогда не прощу тебе этого!
— Так ты любишь меня! — торжествующе вскричал он.
Она с тоской глядела на него. Прекрасное лицо было залито слезами.
— Да, будь ты проклят, я люблю тебя! Ты доволен? Твое тщеславие удовлетворено, мой господин? А я ведь поклялась себе, что никогда уста мои не произнесут этих слов — но ты силой принудил меня к признанию! Как теперь смогу я стать наложницей калифа? Теперь, когда мы оба знаем все! Что же ты наделал, Карим-аль-Малика! Мы обесчестили тех, кто положился на нас!
Карим вновь заключил девушку в объятия:
— Нет, этого не будет. Мы сделаем все то, что велит нам наша честь. Ты уедешь к калифу, а я женюсь на этой берберийской девочке по имени Хатиба. Но прежде.., прежде мы с тобою проведем целый месяц здесь, в Убежище — мы вдвоем, только ты и я. И, что бы ни уготовила нам жестокая Судьба, нам теперь будет что вспоминать, чем утешиться. Моя златокудрая Зейнаб! Ну как мог я отпустить тебя, так и не узнав правды?
— Может быть, без этого было бы легче… — тихо сказала она. — Не знаю, смогу ли я проявить подобное благородство и силу духа, Карим… Ведь я простая девушка из дикой страны. Мы, кельты из Аллоа, ничего не знаем, кроме страсти и мести… Я думала, что на свете ничего больше не существует, а ты открыл мне Красоту, Свет… Ты дал мне увидеть семью, в которой царит любовь, Карим-аль-Малика! Если бы Бог предложил мне исполнить единственное мое желание — я стала бы твоей до конца дней моих… Рожала бы тебе сыновей, дочерей… Стала бы счастливой и довольной жизнью, подобно твоей матери. Но ты сказал, что любишь меня, и вынудил признаться тебе в любви. Теперь я никогда не буду довольна жизнью, мой господин! И если мне предстоит страдать от сознания, что ты любишь меня, страдай и ты. Карим! Страдай, зная, что отныне никогда, ни единой секунды не буду я счастлива вдали от тебя! А могла бы быть, если бы не твое упорство!
— Ты не будешь счастлива, увозя с собою мое сердце? Девушка отрицательно покачала головой:
— Мне не быть теперь счастливой без тебя…
— О, Зейнаб, что же я натворил! — вскричал он.
— Как бы я ни злилась. Карим, — знай, я не жалею… — отвечала она. — Я люблю тебя.., а у нас так мало времени… Не надо отравлять его взаимными упреками! Ты разбил мое сердце, но все равно я обожаю тебя! — Тонкие руки сомкнулись вокруг его шеи, и Зейнаб страстно поцеловала любимого:
— И буду любить до скончания века!
Подхватив Зейнаб на руки, Карим уложил ее на постель и ласково снял с нее одежды. Затем, раздевшись, лег рядом с нею. Руки их соприкоснулись, пальцы переплелись. Так лежали они долгое время, молча, пока он, приподнявшись, не поцеловал ее в губы… Ее аквамариновые глаза были полны жгучей тоски, она медленно закрыла их, желая всем существом своим отдаться блаженству. Руки его касались ее так, как никогда прежде, с невероятной и невыносимой нежностью…
Губы его ловили каждую ее слезинку, ладони обхватили дрожащее лицо, губы касались губ, щек, трепещущих век…
Ладонь ее заскользила по любимому лицу, запоминая навек каждую черточку, складочку… Что же сделала она такого, что заслужила эту радость и эту боль? Ведь любовь — это величайшая мука…Она с радостью уедет в Кордову. С радостью освободится от этой боли. Ведь она наверняка утихнет со временем, она всецело сосредоточится на том, чему он так долго ее учил. Она станет славнейшей Рабыней Страсти! А что ей еще остается?..
— Я люблю тебя, мой цветочек, — прошептал он ей на ушко. Теплое дыхание ласково согревало ее шею. Он слегка прикусил мочку уха.
Потянувшись к нему, она утратила твердость — на мгновение ей показалось, будто сердце в груди разорвалось… Это несправедливо!
— И я люблю тебя, Карим-аль-Малика… Люби меня, мой дорогой! Я хочу быть твоей.., сейчас…
Он всем существом своим откликнулся на страстный ее призыв, а потом они лежали, сплетенные, в изнеможении… Молодой месяц посеребрил озерную гладь за стенами обители этой горькой любви, а невидимая ночная птица все пела свою пронзительно-сладкую песню…
ЧАСТЬ III. Аль-Андалус, 945 год
Абд-аль-Рахман, калиф Кордовы, раскинулся на огромной своей постели. За окнами занимался рассвет. Слышны уже были птичьи голоса. Никогда пение их не бывает так прекрасно, как весной, подумалось калифу. Скорее всего, это оттого, что весна — время любви. Любовь волшебно преображает все. Калиф улыбнулся. Уже долгое время он не любил… Пожалуй, несколько лет. Всей душой он был готов отдаться новому чувству, несмотря на то, что ему уже перевалило за пятьдесят…
…Ему прекрасно известно, что о нем все думают. Слухи эти искусно питает его любимица Захра. Захра… Руководимая неуемным тщеславием, она забивает головы молодых наложниц всякими нелепицами. Дескать, калиф уже девятнадцать раз стал отцом… Да он к тому же еще и дедушка! Невзирая на недурной любовный аппетит, который со временем несколько ослабел — это калиф признавал и сам, — он так долго правит, что многим подданным представляется уже глубоким старцем… А вот и не правда! У него сильное и здоровое тело, почти как у двадцатилетнего, а в волосах, все еще светлых и чуть рыжеватых, не видно седины. На дворе весна, и сердце его готово вновь полюбить!
Он сладко потянулся, полной грудью вдыхая свежую утреннюю прохладу. Что предстоит ему нынче? Ах, да, сегодня же именно тот день, когда обычно благодарные друзья, подданные и те, кто только еще желает снискать благосклонность владыки, преподносят ему дары! Возможно, среди них будут и хорошенькие невольницы. Может статься, одно из этих созданий пробудит в нем нечто большее, нежели похоть… Сомнительно, но все же надежда есть. Да!
Это лишний раз доказывает, что сердце владыки готово вновь любить…
Двери спальни бесшумно раскрылись, и вошел раб-постельничий. День владыки начался. Калиф легко спрыгнул с постели. Первым делом искупаться… Затем легкий завтрак: пиала свежего йогурта, чашечка мягкого чаю. Ополоснув ароматной водой руки и лицо, он отдал себя во власть проворных рук раба, тщательно обработавшего ногти калифа и причесавшего его. Затем владыка позволил облачить себя. Для сегодняшнего дня избраны были зеленый и золотой цвета — «цвета пророка». Шелковые шальвары, простая парчовая туника, широкий кушак с россыпью драгоценных камней и столь же богато расшитый халат с широкими рукавами, сияющими парчовой подкладкой. Золотая рукоять кинжала с крупными изумрудами виднелась из-за кушака. Парчовый тюрбан с крупным сверкающим бриллиантом украшал величественную голову владыки. Теперь калиф вполне готов принять посетителей с богатыми дарами.
Тут явилась любимая жена его Захра, дабы пожелать господину доброго утра. Это была благообразная женщина, лет эдак под сорок, с изумительными каштановыми волосами и глазами цвета старого серебра.
— Не позволяй чужеземным гостям утомлять тебя бесконечными беседами, господин мой. Ты должен бережно относиться к своему здоровью — ради нас всех… Хоть я и люблю нашего сына, но ему никогда не быть столь могущественным правителем, как ты, мой дорогой господин! — она улыбнулась калифу улыбкой, полной любви.
Калиф ощутил приступ раздражения. Захра — воистину изумительная женщина… Да, он любит ее, почитает, но в последнее время она чересчур назойливо заботлива, и вообще обращается с ним словно с каким-нибудь седобородым старцем. Она мешает ему, словно песчинка, попавшая в раковину устрицы, раздражает нежное тело моллюска…
— Мне приятны визиты чужеземных послов, дорогая, — отвечал он. — К тому же, кто знает, какую диковину мне преподнесут нынче? А вдруг это будет красавица-рабыня, которая похитит мое сердце? — Он улыбнулся жене и удовлетворенно отметил злобный огонек в ее глазах. Пора, пора ей понять, что он не старец, всецело принадлежащий ей и их сыну Хакаму…
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
| 
