Элизабет Адлер » Современные любовные романы » «Летучие образы»

– Я не хотел заманивать вас сюда обманом, птичка невеличка, – прошептал Томазо. – Вы должны сделать сначала свои фотографии.

Собрав свои чувства в кулак, она схватила фотоаппарат. Обойдя его квартиру, Даная усадила Томазо напротив настенной фрески в стиле Помпеи, которую, как он с гордостью сообщил ей, создал сам, и сфотографировала его высокомерный профиль. Потом она сделала снимок его узкой железной кровати, которая по военному была застелена одним одеялом, правда, одеяло было из кашемира терракотового цвета.

– Оно подходит к цвету ваших волос, – шепнул Томазо, целуя ее шею, когда она наклонилась к нему с фотоаппаратом. – Вы прямо созданы для этой комнаты, она вам подходит по цвету, особенно кровать.

Не замечая соблазна в глазах Томазо, она пересадила его на кухню, нашпигованную самым новейшим оборудованием и выдержанную в черных тонах, потом в его библиотеку с отделанными деревом стенами. Она сфотографировала его кабинет, где стоял его рабочий стол, заваленный кусками материи, эскизами и записями. Его ателье и демонстрационный зал находились в городе, но он рассказал ей, что самые лучшие идеи приходили ему в голову по ночам и он часто работал здесь один, пока, как и сейчас, рассвет не освещал красивые крыши домов Рима.

Они постояли на террасе, наблюдая, как небо из бледно розового превращалось в золотистое и как первые лучи солнца озаряли шпили домов и переливались всеми цветами радуги на куполах соборов.

– Итак, carina, – сказал он, целуя ей руку, – вы сделали достаточно снимков.

– Вы оказались очень щедрым и потратили на меня столько времени, – пробормотала Даная, спрашивая себя, как ей выйти из этого положения достойно. Его поцелуи, которые ночью казались замечательными, в свете приближающегося дня уже не были заманчивыми. – У меня самолет на Париж в восемь часов утра… Я должна ехать и уложить вещи…

– Да, конечно, – со вздохом согласился он. – Птички невелички всегда возвращаются в свои гнезда, не так ли? – Он нежно поцеловал ее в губы и добавил: – Было очень приятно, великий фотограф Даная Лоренс, провести с вами время. Гораздо приятнее, чем прием… правда, могло быть еще лучше. – Он пожал плечами. – Но, может быть, в следующий раз?

Его белый «феррари» быстро ехал по утренним улицам Рима. Поцеловав ее на прощание, он высадил Данаю около отеля и уехал. Она смотрела, как его машина завернула за угол, не веря, что все это ей не приснилось. Но потом вспомнила, что у нее есть фотографии Томазо, которые доказывают, что все было наяву.

Когда самолет французской авиакомпании уже подлетал к Парижу, Даная пыталась пробиться через ватную пелену усталости. Брахман обращался к ней, и она, открыв глаза, посмотрела на него пустым взглядом.

– Только посмотрите на нее! – воскликнул он. – Вы так устали, что не соображаете, где находитесь. Вот что получается, когда всю ночь гуляешь, да еще с Томазо Альери!

– С кем я гуляла – это мое личное дело, – фыркнула она, сердито оглянувшись на пассажиров по соседству, которые смотрели на них. Как смеет Брахман кричать на нее при людях – ведь ее личная жизнь никого не касается. – Кроме того, – добавила она, пожав плечами в накинутом на них кожаном жакете, – вы сами, кажется, не сидели один дома.

– Хватит! – холодно ответил Брахман. – Мы будем очень заняты эти дни, и я хотел, чтобы все свое внимание вы направили бы на работу.

Самолет тем временем совершал посадку.

Даная впервые попала в Париж, и благодаря любви Брахмана к ранним съемкам на натуре она познакомилась с городом, который был еще тихим и спокойным, только просыпавшимся после ночного сна и снимавшим с себя вчерашний слой грима после веселья прошедшей ночи. В четыре часа утра они были у Сены и ждали первых лучей серого рассвета, которые так любил Брахман; они проводили по утреннему туманные часы на площади Согласия, где еще не было движения, и Брахман умудрялся расставлять манекенщиц так, чтобы остатки тумана попадали точно в кадр, витая на лицах девушек, как вуаль. Они делали снимки у Музея изобразительных искусств, на террасе кафе «Флор», в Булонском лесу и на Северном вокзале, не говоря уже о том, что посещали все демонстрации мод.

Даная вставала до рассвета и выезжала на натуру, а когда они кончали съемки, пора была собираться на очередной показ мод, а их иногда было по два в день. Брахман никогда не мог ограничиться только съемками в студии – он рвался на натуру, которая, как он утверждал, вдохновляла его. К тому времени, когда Даная кончала все свои дела, наступала полночь, и, зная, что ей снова придется вставать ни свет ни заря, она находила еще открытое кафе и быстро ела что то, а потом заваливалась поспать хоть пару часов. Запал энтузиазма поддерживал ее всю неделю, и даже Брахман в объятиях своего любимого города был более покладист.

– Послушайте, Даная, – любезно обратился он к ней как то поздно вечером, после того как манекенщицы разошлись по домам, а она упаковала все фотокамеры. – Давайте пойдем куда нибудь перекусить. Я умираю от голода.

За крошечным столиком в его любимой пивной на площади Бастилии Брахман наконец извинился.

– Вы очень много поработали на этой неделе, Даная, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы знали, что я очень ценю это.

– Я здесь нахожусь именно для того, чтобы делать это, как вы позволили напомнить во всеуслышание в самолете, – ответила она с удивлением.

Откинув голову, он расхохотался:

– Я был очень сердит на вас за то, что вы убежали с Томазо Альери. Я не люблю, когда мои девушки убегают с другими мужчинами.

Даная устало взглянула на него: трудно было успевать за изменениями в его настроении.

– Но я не ваша девушка, Брахман. Вы меня ни с кем не спутали? Меня зовут Даная Лоренс. Я работаю на вас.

– Еще лучше, – ответил он, подзывая официанта и заказывая бутылку шампанского «Дом Периньон», – потому что, как вы знаете, на первом месте у меня работа. А клиенты, – он передернул плечами, – они совершенно ничего не знают о моей работе. Для них я просто человек, который делает фотографии, на которых они выглядят лучше, чем на самом деле… Лучше, чем они есть! Я создаю им новый облик, именно такой, какой им нравится. Но вы то должны знать, каким трудом мне это удается, – вы же видите, сколько сил я на это трачу. А в конце дня у меня нет сил, я выжат, как лимон!

Это не совсем соответствовало действительности, но она сочувственно улыбнулась Брахману, потому что он действительно был большой мастер.

– Мы будем есть устриц, фирменное блюдо, – сделал он заказ, потягивая шампанское, – и немного лангустов, а потом тюрбо.  Нужно немного поддержать ваши силы, – добавил он серьезно. – На следующей неделе нам предстоит завоевать Лондон.

Устрицы оказались солеными и очень вкусными, а лангусты – твердыми и сладкими, и Брахман заказал вторую бутылку шампанского.

Даная не спускала с него удивленных глаз, вспоминая жалкую пиццу на двоих в Нью Йорке, пока до нее наконец не дошло: возможно, стоимость ужина входила в его расходы и оплачивалась его клиентом.

– Мне нравится, – сказал он, рукой с бокалом шампанского показывая на ее шелковую блузку.

– Виа Монтенаполеоне, Милан, – ответила она. – Она обошлась мне в месячный оклад.

– Она стоит того. Кстати, напомните мне повысить вам зарплату, когда мы вернемся. Вы этого заслуживаете. Вы нисколько не хуже Валмонта. – Он перегнулся к ней через стол и провел рукой по ее лицу, задержав ладонь на скулах. – Свет падает на ваше лицо вот сюда… и сюда, и ваша кожа кажется необыкновенной, почти прозрачной.

Она завороженно смотрела на него, не смея дышать, а его чувственные пальцы тем временем водили по овалу ее лица. То, о чем она так долго мечтала, сейчас наконец становилось явью… Брахман увидел в ней женщину, а не просто Данаю Лоренс, своего ассистента, существующую только для того, чтобы выполнять его распоряжения.

– Мы должны идти, – вдруг сказал он, поставив бокал на стол и подзывая официанта, чтобы расплатиться.

В такси Брахман забился в угол и не прикасался к ней, глядя в окно, глубоко задумавшись о чем то. Испуганная, она не понимала, что произошло. Только что они беззаботно наслаждались вместе прекрасным обедом, а теперь Брахман впал в меланхолию.

Но оказалось, что он совсем не чувствовал меланхолии, он лишь обдумывал завтрашние съемки.

– Вы вдохновляете меня, Даная, – сказал он, когда они оказались в его номере. – Я хочу кое что попробовать с вами. Сегодня вечером вы – моя модель!

Но по другую сторону объектива она чувствовала себя неловкой и зажатой, и он кричал ей, чтобы она расслабилась.

– Вы поправились! – укоризненно вскричал он, рассматривая снимки, сделанные «Полароидом».

– Теперь я могу позволить себе питаться каждый день, – усмехнулась она, – поскольку вы сделали меня своим ассистентом.

Но от усталости голова у нее падала на грудь, и она не могла скрыть зевоту.

– Черт бы вас побрал, Даная, – пожаловался он. – Как я могу вас фотографировать, когда у вас все время открыт рот! Неужели вы не можете контролировать себя немного?

– Брахман! Уже полпятого утра, – взмолилась она. – Мы на ногах двадцать четыре часа, а днем у вас опять съемки.

Бросив снимки, сделанные «Полароидом», на стол, он засунул руки в карманы и гневно смотрел, как она собирается уходить.

– Валмонт никогда бы не ушел! – закричал он ей вслед, когда она закрыла за собой дверь. – Он бы работал до тех пор, пока был бы мне нужен.

Снова открыв дверь, она сверкнула на него глазами, горевшими злостью.

– Тогда в следующий раз снимайте своего Валмонта в белой шелковой блузке, – выкрикнула она. – Посмотрим, как это вам поможет! Ненавижу вас, Брахман!

Идя по коридору, она слышала его довольный смех у себя за спиной. Она дождалась лифта, добрела до своего номера и провалилась в небытие – на несколько часов.

Когда на следующее утро она пришла в студию для последних съемок, она от удивления открыла рот при виде ярдов белого шелка, которым были задрапированы стены. Брахман крутился рядом, укладывая дорогой материал в складки.

– Ваша идея, – объяснил он. – Белый шелк создает необходимый холодный фон для вечерних платьев от Шанель, которые мы снимаем сегодня… Напоминает тридцатые годы. – Он отошел на несколько шагов, чтобы полюбоваться делом своих рук. – Прекрасно, – пробормотал он со счастливым видом, – просто прекрасно! И заметьте, Даная, что я все сделал сам. Я не стал будить вас и прерывать ваш драгоценный сон, чтобы помочь мне выполнить эту физическую работу. Но как сын крестьянина, человека земли, который в поте лица трудился всю свою жизнь, чтобы дать образование своим сыновьям, я понимаю, что такое тяжелая работа.

Обедать они отправились в «Брассери Липп», чтобы отметить последние съемки в Париже. Их усадили на самые почетные места, потому что все знали и уважали фотографа, который годами бывал здесь. Брахман ни на шаг не отпускал от себя Данаю, не переставая, говорил ей о том, как он доволен работой и что она была его вдохновением. Время от времени он брал ее за руку и шептал что то ей на ухо.

Оставшись позже одни, они отправились к Сене и любовались Нотр Дам де Пари в лунном сиянии, гуляли по маленькому мостику Мари и, наконец, оказались в уютном баре, где снова пили шампанское, а Брахман рассказывал ей о том, как начинал свою карьеру в Париже, когда был никому не известным молодым фотографом. Она слушала, загипнотизированная его историями о художниках и писателях, манекенщицах и модельерах, которые, как и он, все старались «выбиться в люди» в городе огней, любви и вдохновения. И неожиданно Брахман поцеловал ее в щеку, и Даная тоже поцеловала его, потом они взяли такси и поехали в гостиницу, крепко держась за руки.

Просторный номер Брахмана в «Георге Пятом» был не убран, что соответствовало его характеру. Он запрещал горничным дотрагиваться до разбросанных где попало снимков, пленок и аккуратно подписанных негативов. Только его дорогая аппаратура, сложенная Данаей в углу, выбивалась из общего беспорядка.

Сбросив стопку холодных лиц манекенщиц со своей огромной кровати, он обнял ее и сказал, что это могло случиться только в Париже. И она поверила ему. Разве не говорят, что Париж просто создан для любви?

Целуя ее, Брахман все крепче и крепче прижимал ее к себе, и она едва дышала.

– Сними свою одежду, – скомандовал он, внезапно отпустив ее и расстегивая свою рубашку.

Даная с удивлением взглянула на него. Разве не полагалось, чтобы он помог ей? Разве так это делается в начале романа?

Брахман успел уже снять брюки, и, бросив их на пол, нахмурился при виде ее, стоящей в неуверенности.

– Поторопись, Даная! – воскликнул он. – Чего ты ждешь?

Расстегнув блузку, Даная взглянула на него искоса, удивленно отметив про себя, что тело Брахмана было худым, а кожа белой. Его тело, кажется, не видело солнца лет десять. Сейчас она вспомнила, что он как то говорил ей, что ненавидит влажный климат и никогда не берет отпуска – только деловые поездки.

Брахман лежал в кровати, заложив руки за голову и закрыв глаза. Даже в такой момент его брови были нахмурены, а рот и подбородок выражали недовольное нетерпение. Раздевшись, она нервно приблизилась к кровати.

– Господи, Даная, да ложись ты скорее! – закричал он на нее. Потом, улыбнувшись, с удовольствием оглядел ее. – Ты красивая, – пробормотал он, – очень красивая, Даная, хрупкая, как балерина, а кожа у тебя, как перламутр. Иди ко мне, моя красавица.

Он протянул ей руку, и она скользнула в кровать рядом с ним, почувствовав тепло его тела, когда он притянул ее ближе. Брахман целовал ее, и Даная закрыла глаза, до сих пор с трудом веря, что все это происходит с ней. Проводя пальцами по его спине, она могла пересчитать его ребра. Боже мой, какой он худой… Но худоба не портила его: тело было стройным и крепким, как у голодной пантеры…

– Красавица, – шептал Брахман между поцелуями. – Теперь ты скажи мне, что я красивый, Даная…

Даная хихикнула. Сначала у нее вырвался просто смешок, но потом она не могла остановиться.

– Ты красивый, Брахман, – удалось выговорить ей.

– Ради Бога, – ошарашенно проговорил Брахман, – что смешного?

– О, хо о… ха а… – визжала Даная. – Ой, Брахман, ничего смешного, просто у меня дурацкое чувство юмора, ой, Господи, ха ха ха…

– Да замолчи ты, ради Бога! – рассердился Брахман. – Ты сейчас должна думать о любви, а не хохотать как сумасшедшая.

Он лег на нее и закрыл ей рот рукой, но от этого она захохотала еще громче. Разочарованный, он смотрел на нее, чувствуя неловкость.

– Что с тобой? – спросил он, недоумевая. – Что тебя так рассмешило, Даная?

– Просто… когда ты попросил меня сказать тебе, что ты красивый, – пыталась говорить она, – больше ничего, Брахман…

– А разве я некрасивый? – озадаченно спросил он. – Другие женщины говорили мне, что да. И никто никогда не смеялся над Брахманом.

– Я не над тобой смеюсь, – ответила она. – Просто ты сказал это таким тоном, что мне стало смешно.

– Ну тогда скажи мне, что я красивый, Даная. Мне приятно будет услышать это от тебя.

Он наклонился к ней ближе, когда она торжественно повторила эти слова за ним, потом, довольный, он сжал ее в объятиях.

– А а а а! – вскрикнул он вдруг. – А а а а!.. Боже… Зажатая его телом, Даная напряженно ждала, спрашивая себя, являлись ли эти тарзаньи крики проявлением новой формы венгерской страсти.

– А а а а!.. – продолжал кричать Брахман. – Помоги мне, Даная, помоги же!..

– В чем дело? – вскрикнула она. – Что случилось?

– Спина! Опять сдвинулся позвонок, он защемил нерв! Господи, Даная, встань ты наконец. Сделай что нибудь! Позови доктора!

С трудом выбравшись из под него, она испуганно взглянула на него. Лицо Брахмана было бледнее, чем обычно. Его глаза блестели, на лбу выступил пот. Было очевидно, что ему больно.

– Доктора! – простонал он. – Вызови доктора!

Подбежав к телефону, Даная попросила немедленно прислать доктора в номер Брахмана. Вернувшись к нему, она вытерла влажный лоб краем простыни.

– Это ты виновата, – пробормотал он, блеснув глазами. – Если бы ты не смеялась, этого бы не случилось! Ну? Где же доктор?

– Он будет здесь через пятнадцать минут, Брахман.

– Через пятнадцать минут? Мне крупно повезет, если я до тех пор не умру от боли! – Он закрыл глаза, а она неуверенно топталась около кровати. – Ну? Что ты еще ждешь? Не стой тут просто так, – неожиданно добавил он. – Собирай вещи и силы. Тебе надо вылететь ранним рейсом, в шесть тридцать. Тебе придется ехать в Лондон без меня. Теперь ты будешь фотографировать.

– Я? – Ее голос от волнения стал тонким.

– Давай не будем опять устраивать сцены, – устало проворчал Брахман. – Разве ты не мой ассистент? Ну, давай, отправляйся немедленно в Лондон.

Даная готова была расплакаться. Только что он обвинял ее в том, что она причинила ему боль, а сейчас он предлагает ей то, о чем она и мечтать не смела. Она, Даная Лоренс, должна фотографировать лондонскую коллекцию одежды! Жаль только, что ее роман с Брахманом оказался таким коротким, но будет еще время для этого. Если он, конечно, когда нибудь простит ей, что она смеялась над ним! Только когда она направилась к двери и заметила свою одежду, валявшуюся на полу, она вспомнила, что была совершенно голой.

– И вот еще что, Даная, – позвал ее Брахман с постели, – у тебя хорошенькая фигура.

В Лондоне все было по другому – одежда, цвета, манекенщицы, модельеры. В воздухе витали молодость и безрассудство. Здесь ничего не напоминало прилизанный стиль Милана и элегантность Парижа. Здешняя мода была для молодых и дерзких, для тех, кто хотел произвести впечатление совершенно другим образом. Это была одежда для звезд эстрады, для путан с Кингс роуд,  для молодых душой и телом, и Даная легко и быстро освоилась на новом месте, как будто все было знакомо ей с детства.

Она пришла к выводу, что ей нужен ассистент, кто то, кто знал бы город и ориентировался в обстановке, поскольку в Лондоне она была новенькой и ей предстояла очень ответственная работа впервые в жизни. Она не могла позволить себе не справиться с ней. Брахман снабдил ее необходимыми телефонами, и ее первый звонок Дино Марлею, одному из ведущих фотографов, оказался удачным, так как Дино отдал ей своего помощника Камерона Мейса на всю неделю.

Камерон оказался очень энергичным человеком, и Даная облегченно вздохнула и с удовольствием взяла на себя роль Брахмана. Ей очень нравилось, что теперь отдавала распоряжения она сама, а кто то другой кидался их выполнять. Но она ни на секунду не забывала об огромной ответственности – Брахману нужен был только успех.

Они буквально разрывались на части между показами одежды в большом, похожем на барак зале в «Олимпии» и демонстрациями мод самых знаменитых модельеров, которые предпочитали узкий круг в таких ресторанах, как «Ландганз», или роскошные отели, как «Ритц».

Она выбирала молодых манекенщиц, чтобы уравновесить экстравагантную одежду, которую они демонстрировали, фотографируя их на лошадях в льняных шортах на фоне величественного здания; она делала снимки в парной сауны с обнаженными манекенщицами, не считая некоторых деталей одежды фирмы «Боди Мэп», таких, как обтягивающие топы, леггинсы и мини юбки. Она фотографировала сногсшибательные вечерние туалеты на сексуальных девушках в лондонских такси – в объятиях симпатичных юношей, гораздо моложе их по возрасту, набранных из старших классов британских школ.

Даная улетала в Нью Йорк, увозя с собой драгоценные пленки и негативы в большом коричневом конверте, который боялась выпустить из рук. Когда Брахман просматривал их на свету, изучая ее работу, она нервно заглядывала ему через плечо.

– М м м, – безучастно бурчал он себе под нос, – м м м, да, вот этот совсем неплох…

Нервно кусая губы, Даная не знала, о каком снимке идет речь. Лично она считала, что они все были отличными, но, может быть, на самом деле они оказались ужасными. Нет, черт возьми, они действительно хороши, она точно знала это. И Брахман тоже. Он просто трепал ей нервы.

Брахман поморщился, распрямившись, от боли, которую до сих пор причинял ему защемленный нерв.

– Я подумаю, что сделать с ними, – сказал он. – Может быть, нам подойдут снимки с «Боди Мэп» и «Хэмнетт». Посмотрим, что скажут в «Вог». Ты хорошо поработала, Даная. Я рад, что именно ты, а не я поехала туда. Я уже испытал все эти революционные настроения молодежи в шестидесятых годах, с меня и этого достаточно. Несомненно хорошая работа, Даная, очень хорошая.

Даная перевела дыхание со вздохом облегчения.

– Правда?! – радостно воскликнула она. – Тебе они действительно нравятся, Брахман?

– Да, они то, что нужно, – осторожно признался он, ероша рукой волосы, – но давай не будем зацикливаться на них. У нас много работы!

– Рабовладелец! – пошутила она, чувствуя себя счастливой. Она схватила негативы и отдала их в печать. Только тогда она вспомнила о своих фотографиях Томазо Альери и решила, что обязательно должна их тоже отпечатать.

Через несколько дней в студии раздался звонок из Калифорнии.

– Даная, – услышала она голос матери, – это ты?

Голос Джулии Лоренс звучал приглушенно, как будто она плакала, и Даная нахмурилась; мать никогда не звонила ей на работу.

– Мама? В чем дело? Что случилось?

– Даная… твой отец… у него был сердечный приступ, когда он совершал утреннюю прогулку. Ой, Даная, сколько раз я говорила ему, что он перегружает себя, но он не слушал…

– Мама! – испуганно воскликнула Даная. – Как он себя чувствует? С ним все в порядке?

– В порядке? – Голос матери звучал озадаченно. – О, нет, Даная, нет. Твой отец умер.

Похороны солнечным, жарким калифорнийским днем прошли для Данаи мучительно, а ее мать была убита горем. Позже Даная и ее брат Рик, который стал теперь невропатологом с большой практикой в Медицинском центре Вэлли, принялись приводить отцовские дела в порядок. К их облегчению, они обнаружили, что отец был состоятельным человеком и что с деньгами проблем не будет. Даная с Риком надеялись, что как только Джулия Лоренс справится с потрясением, она снова займется, не забывая про траур в одежде, своими благотворительными комитетами и с головой уйдет в свою благородную деятельность. А Фрэнк Лоренс оставил Данае и ее брату по двадцать пять тысяч долларов.

Глядя с болью на чек, который протягивал ей адвокат в строгом сером костюме и ярком желтом галстуке, она всей душой хотела, чтобы отец был жив. Ей были не нужны эти деньги. Она хотела, чтобы отец не умирал. Когда она приехала в родной дом в Энсино с гостиной, выдержанной в желто розовых и зеленых тонах, с хромированными этажерками из стекла и симпатичными коврами, ее ждало письмо от Брахмана. Он видел ее фотографии Томазо Альери в журнале «Пипл» на этой неделе, сообщал он, и в «Огги» тоже, и, видимо, другие журналы их напечатали, раз ей удалось сделать их так много, да еще разослать чуть ли не по всему миру! Он обращал ее внимание, что она занималась этим в то время, когда работала на него. И он не намерен терпеть предательства и не прощает ей ее поведения. Поэтому он более не нуждается в ней в качестве своего ассистента.

Даная изумленно смотрела на письмо, не веря своим глазам. Брахман ее уволил! Как он смеет? Как он мог так поступить с ней?

– Забудь о нем, – посоветовал ей Рик. – Ты многому у него научилась, верно? Тогда почему бы тебе не работать самостоятельно? «Даная Лоренс – знаменитый фотограф!» Разве это не то, к чему ты всегда стремилась?

Он был прав, она многому научилась у него, – иначе как бы она смогла сделать те самые фотографии в Лондоне? Она многим была ему обязана, это он научил ее технике и тонкостям этой профессии, но joie de vivre,  манекенщицы и особый колорит молодости принадлежали ей, потому что она сама была молодой и ей была близка сумасшедшая лондонская мода, и именно она смогла отлично передать все, что увидела.

– Возьми пятьдесят тысяч отца, – продолжал Рик. – Купи себе собственный «Никон» или «Роллей» и «Хассельблад». Воспользуйся этой возможностью, Даная. Вперед!

Она не могла себе представить, что будет дальше и как она сможет работать уже не в качестве ассистента Брахмана. Ведь она проработала у него ни много ни мало два года. Но Даная понимала, что брат прав: пришло время сделать шаг вперед.

– О'кей, – наконец сказала она, глубоко вздохнув, – пусть будет так. Даная Лоренс – большой ас в фотографии – готова к борьбе.

Таким образом она очутилась в самолете, летевшем в Нью Йорк, куда она возвращалась после всех этих событий. И если ее фотографии действительно оказались в «Вог», это дает ей в руки золотой ключ, который откроет перед ней все двери. Взяв журнал в руки, она пролистала страницы в поисках знакомых фотографий. У нее перехватило дыхание, когда она увидела их. Да, о да… они были там! Ее девушки были на целых четырех страницах журнала – они смеялись, выходя из такси, парились в сауне, катались на чистокровных лошадях… Снимки выглядели замечательно, лучше, чем она ожидала… а сверху фотографий крупными белыми буквами шла надпись: «Брахман фотографирует новый молодой Лондон». Не веря своим глазам, Даная просмотрела предыдущие страницы журнала. На всех них были похожие надписи: «Брахман очарован Миланом», «Брахман понял душу Рима», «Париж Брахмана»… Журнал описывал новые достижения Брахмана в Лондоне, вознося до небес его замечательные фотографии в сауне, его остроумие в преподнесении британской элегантности, его способность настраиваться на ритм каждого города. «Вог» расхваливал талант Брахмана, а Брахман присвоил ее фотографии!

Уронив журнал, Даная пробралась мимо мужчины, сидевшего в соседнем кресле, и почти побежала вдоль прохода в туалет. Запершись в крошечном душном пространстве, она разрыдалась от боли и разочарования. Наконец, когда злость заняла место боли, она сполоснула лицо, подержала смоченную в холодной воде салфетку у своих опухших глаз и поклялась, что не позволит такому когда либо случиться с ней еще раз.

Она была уверена, что имеет основания стать знаменитой – ее фотографии в «Вог» доказали это, хотя никто никогда не узнает, что это были ее снимки. Но теперь она знала, что должна стать такой же безжалостной, как все Брахманы мира. Глядя на свое заплаканное лицо в маленьком зеркальце, она дала зарок – она, Даная Лоренс, будет руками и ногами пробиваться наверх – несмотря ни на что и ни на кого. Она готова к жертвам.

ГЛАВА 3

Стоило Каролине Кортни взглянуть на себя в зеркало, она сразу же замечала множество недостатков в своем лице – курносый нос, придававший ей задиристый вид, густые каштановые волосы, тогда как она всегда хотела быть яркой блондинкой с нежной, розовой кожей. Правду сказать, ее собственная кожа имела все же одно преимущество: от солнца она становилась приятного золотистого оттенка, и для этого Каролине вовсе не требовалось жариться часами. Конечно, хорошо было бы быть высокой и иметь решительный характер, думала она, вздыхая, и уж во всяком случае, не быть, как говорится, метр с кепкой. Однако желтый костюм, который сшила Соня Райкил, был скроен таким образом, что делал ее стройную и не очень длинноногую фигуру на несколько сантиметров выше, а цвет гармонировал с ее темными волосами и зеленоватыми глазами. Она не была уверена, что ей не следовало придать своим глазам более трагическое выражение, учитывая, что ее только что бросил любовник. Но почему то трагический вид не вязался с ее характером.

Уныло отвернувшись от небольшого зеркала в туалете на борту самолета «Бритиш Эаруэйз», летевшего из Лондона в Нью Йорк, она вернулась на свое место. Надо отдать должное Периклу, он не стал мелочиться и отправил ее первым классом, хотя, конечно, мог бы сделать совсем широкий жест и оплатить ей салон «люкс». Но Перикл был человеком, привыкшим считать свои деньги, особенно если дело касалось отставных возлюбленных.

Нужно смотреть правде в глаза, думала она мрачно. Внезапная идея послать ее в Нью Йорк по делам галереи была лишь предлогом, чтобы избавиться от нее и наладить отношения с Эвитой. Сейчас, когда она уже была в состоянии трезво смотреть на вещи, а не искать оправданий для Перикла и не успокаивать себя мыслями, что все еще может быть хорошо, Каролина вынуждена была признать, что ее роман был обречен с самого начала, это было ясно как Божий день.

Глядя на бесконечную голубизну неба над Атлантическим океаном с высоты тридцати пяти тысяч футов, Каролина размышляла о том, что если кто и был виноват во всем, то это ее тетка Катриона.

Тот день, когда тетка позвонила ей, был очень дождливым. Прячась от первых капель дождя, который грозил перейти в ливень, Каролина спешила в «Моди» вдоль Саус Молтон стрит. Тряхнув мокрыми кудряшками, как промокший пудель, она закрыла за собой полированную стальную дверь.

– Опять с опозданием, Каролина! – раздался голос Яцинсии Майклз, которая с улыбкой смотрела на нее. Каролина постоянно опаздывала, но была в магазине настолько незаменима, что миссис Майклз прощала ей практически все, не говоря уже о том, что сделала Каролине тридцатипятипроцентную скидку на одежду из своего магазина. Каролина хоть и не была такой высокой, как настоящая манекенщица, но у нее был свой стиль. Она умела носить все самое модное с таким шиком, что заставляла верить клиентов магазина, что и они тоже смогут выглядеть отлично в этой одежде. Каролина умудрялась убеждать клиентов примерить платья, которые при других обстоятельствах они бы немедленно отвергли как «трудные» в носке. Она показывала им, как именно они должны носить такие платья, подбирая к ним подходящий пояс, бусы, серьги и туфли… Каролина настолько меняла их представления об одежде и сводила на нет их опасения, что, уходя из «Моди», они лучились обретенной уверенностью в себе, чувствуя полнейшую гармонию с окружающим миром.

– Извините, миссис Майклз, этого больше не повторится, – ответила Каролина, тоже улыбаясь, поскольку они обе знали, что она обязательно опоздает снова, и, может быть, не позже, чем завтра.

Каролина с самого начала влюбилась в «Моди». Ей нравилась суета в магазине, она получала удовольствие от общения с покупателями, многие из которых стали ее друзьями. Она любила шикарную, немного театральную обстановку магазина, оборудованного по самому последнему слову техники, с металлическими полками и прожекторами, которые подсвечивали разноцветные туфли, свитера и украшения, как если бы они были экспонатами постоянно меняющейся выставки. На длинных металлических палках висела одежда от Азадины Алаи, яркие очаровательные платья от Унгаро и Сопрани и совершенно необыкновенная коллекция одежды самых модных модельеров Японии – одежда, дожидающаяся Золушки, чтобы превратить ее по мановению волшебной палочки в модно одетую даму. Но у Каролины была очень хорошая деловая хватка, и ее иногда беспокоило, что, несмотря на успех «Моди», магазин не приносил дохода. Он работал на «холостом ходу», не в убытке, но и без прибыли, что совершенно устраивало миссис Майклз. Этот магазин был для нее хобби – маленькой слабостью, небольшой собственностью, совершенно не имеющей ничего общего с ее богатым мужем и его международными деловыми связями. Благодаря магазину миссис Майклз чувствовала себя нужной и счастливой, а престиж был просто огромным. И уж конечно, она была знакома со всем Лондоном. Миссис Майклз ездила по всему миру, посещая демонстрации мод, от Парижа до Милана, от Токио до Нью Йорка, где ее встречали с распростертыми объятиями и угощали лучшим шампанским. Она не желала ничего большего, и это мучило Каролину. Бизнес должен приносить деньги, иначе это просто трата времени. Имея нюх в бизнесе, Каролина видела множество возможностей расширить «Моди», сделать магазину международное имя и добиться всеобщего признания. Но ее идеи никого не интересовали, для большинства людей она была еще одной хорошо воспитанной, привлекательной девушкой, которая коротала время, работая в магазине, до тех пор пока не встретит «подходящую партию» и не выйдет замуж.

Ее отец, конечно же, был прав – она не могла оставаться в «Моди». Нельзя было винить его за то, что он постоянно ворчал, резонно полагая, что потратил все эти деньги на ее образование не для того, чтобы она работала простой продавщицей. А получилось, что она в свои двадцать четыре года, закончив хорошую английскую школу и имея степень бакалавра Кембриджа по истории искусств, а также отучившись на курсах по бизнесу, теряла время, как выразился ее отец, в каком то легкомысленном магазине на Саус Молтон стрит. Но дело было в том, что все ее знания, которые она получила, не смогли дать ей то, что она действительно хотела делать, хотя сама не слишком ясно представляла себе, что хотела.

Итак, ей было двадцать четыре года, она являлась единственной дочерью в шотландской семье, с хорошими связями, но не очень богатой, владевшей небольшим замком с готическими башнями, расположенным на незащищенном от ветра озере в Хайлендзе, и еще – поскольку ее дед был настолько глуп, что продал большой двухэтажный дом в отличном районе Лондона Белгрейве пятьдесят лет назад, чтобы расплатиться по своим карточным долгам, – небольшой квартирой рядом со Слоан сквер. Ее отец постоянно жаловался на то, что, если бы его папаша не продал дом в Белгрейве, сейчас его можно было бы продать не меньше, чем за миллион, и они смогли бы жить в роскоши до конца своих дней. Но Каролине не было дела до его жалоб, и она уверенно смотрела в будущее, ожидая, что ждет ее впереди или, во всяком случае, чего она сама сможет добиться в этой жизни. И уж конечно, никто не придет и не скажет: «Вот, пожалуйста, все, о чем ты мечтала, находится здесь, на блюдечке с золотой каемочкой. Бери, Каролина».

В школе она выделялась неординарными способностями и желанием усердно выполнять любую работу, лишь бы она ее интересовала. Например, драмкружок. Она знала, что у нее нет актерского таланта, она не умела ни петь, ни танцевать, равно как не могла шить костюмы и рисовать декорации, хотя ей нравилось возиться с краской, но она всегда забывала вымыть кисточки и убрать за собой.

Но у нее было одно поразительное качество – она могла любой хаос превратить в порядок. Каролина была прирожденным организатором.

Только Каролина могла провести первые собрания школьного драмкружка, только она принимала окончательное решение, какую пьесу они будут ставить. Только Каролина искала сценарии и добивалась разрешения автора, только она могла разнять ссорящихся претендентов на ведущие роли и только Каролина могла добиться, чтобы спектакль состоялся. Она составляла графики репетиций, уговаривала девочек оставить уютное тепло гостиной и телевизионную передачу «Лучшие песни недели», заставляя их вместо этого красить, шить или играть на пианино для крупных, неуклюжих хористок, учившихся танцевать.

Иногда она с тоской думала, что ей стоило пойти учиться в Королевскую академию драматического искусства или Драматическую школу Гайлдхолл, но разве можно было выучиться на продюсера для бродвейских театров – а именно им она и хотела стать. В конце концов она поступила в Кембридж на факультет истории искусств.

Годы, проведенные в Кембридже, были веселыми, но и наполненными учебой и общественной работой. Она была в числе многих, желающих помочь в спектаклях, которые ежегодно ставились драмкружком колледжа, не говоря уже о том, что была среди самых первых активистов в организации и проведении самого большого праздника – Майского бала.

Не успели закончиться выпускные экзамены, как Каролина полностью отключилась от занятий и с головой окунулась в празднества. На многовековых зеленых лужайках появились яркие полосатые палатки, строгие серые монастырские своды всю ночь содрогались от звуков рок н ролла и хлопков открывающихся бутылок шампанского. А при первых лучах солнца над университетским городком, утопающим в красивой зелени, сотни студентов высыпали на улицу и отправились к реке. Каролина, в платье из тафты с длинной широкой юбкой цвета морской волны, который оттенял ее зеленоватые в крапинку глаза, устало положила голову на подушки в лодке, безвольно опустив руку в прохладную воду и чувствуя себя сошедшей с картины Сюра, где молодой красивый юноша в лодке вез свою возлюбленную по заросшей камышом реке. В Кембридже она несколько раз влюблялась, но романы получались все несерьезные и быстротечные.

Думая о тех годах, Каролина вспоминала себя всегда чем то занятой. Она разрывалась между Лондоном и Кембриджем, стараясь втиснуть все, что только можно, в свою и без того бурную жизнь, везде имея кучу друзей, массу двоюродных братьев и сестер и любящих ее близких родственников. Семья Каролины была многочисленная и очень дружная. Летом по выходным в

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24