Элизабет Адлер » Исторические любовные романы » «Удача – это женщина»

набитый конским волосом, а у стены валялся перевернутый комод, в котором каким то чудом сохранились неразбившиеся тарелки, покрытые толстым слоем пыли. Лаи Цин внимательно осмотрел потолок – по нему шло несколько больших трещин, но в целом он выглядел относительно безопасно. По крайней мере, переночевать здесь можно было без особого риска.

Китаец подвинул диван поближе к стене и смел рукавом мусор с сиденья. Потом заявил с поклоном:

– Пожалуйста, садиться, леди.

Фрэнси с облегчением опустилась на диван, а китаец уложил мальчика рядом с ней. Потом он взглянул на нее и проговорил:

– Леди, моя китайца. Моя приехала в Америку без документов. Моя зарабатывает на жизнь игрой в карты и в другие игры. У меня нет прошлого, леди, и нет будущего. Моя имеет только сегодня. Так моя жила всегда, и так жила семья, в которой моя родилась. Моя ничего не может предложить леди.

Фрэнси внимательно выслушала Лаи Цина и пришла к выводу, что его жизнь ничем не отличается от ее собственной. Она кивнула в такт своим мыслям и ответила:

– В таком случае нам повезло – вам и мне. Землетрясение похоронило мое прошлое и лишило меня будущего. У меня, как и у вас, остается только сегодня.

– Может быть, к нам пришла удача после всех бед, – согласился он.

Мальчик спокойно заснул, а Фрэнси стала помогать китайцу в поисках хоть каких нибудь покрывал или одеял, поскольку ночи стояли холодные, а огонь было запрещено разводить. Роясь в обломках и в мусоре, они ухитрились найти какие то тряпки, после чего обессиленная Фрэнси свернулась клубочком рядом с китайчонком и сразу уснула. Лаи Цин укрыл ее потертым розовым стеганым одеялом, а сам, завернувшись в старые шторы, сел в углу и до рассвета не сомкнул глаз, охраняя их сон.

Фрэнси спала, а китаец думал о ней. Он вспомнил, как его поразила неприкрытая ненависть, которую он расслышал в ее голосе, когда они стояли и смотрели на пожар в большом доме на Ноб Хилле. Лаи Цин знал, что она страдала, поскольку на собственном опыте испытал, что это такое. Всю свою жизнь он шел рука об руку с жестокостью, одиночеством, страхом и ненавистью. Тем не менее, когда она проснулась, он не стал ее ни о чем спрашивать. Он знал, что настанет день, когда ей захочется снять тяжесть с души и с кем нибудь поделиться своими горестями, и тогда она расскажет всю правду без утайки.

На следующий день они продолжили путешествие, даже не оглянувшись на развалины домишки, где провели ночь.

– Куда мы идем? – спросил малыш на кантонском диалекте, держась за юбку Фрэнси.

– До следующей стоянки, – спокойно ответил Лаи Цин.

Он понятия не имел, где эта самая стоянка будет, но его ответ вполне удовлетворил мальчика, и он без жалоб потрусил дальше.

Они прошли совсем немного, когда встретили на пути очередной палаточный городок, разбитый, по обыкновению, в парке. Люди, расположившись на траве, болтали или читали газеты, в то время как другие стояли в очередях за бесплатными завтраками, которые отпускались с деревянных повозок. В воздухе носился запах горячего кофе и свежего хлеба, и изголодавшийся малыш требовательно дернул Фрэнси за юбку. Она встала в очередь за завтраками и за бумажными одеялами, которые также выдавались бесплатно. Они быстро поели, сидя на некотором удалении от толпы. Потом, накинув одеяла на спины, Фрэнси и мальчик двинулись за Лаи Цином, по прежнему не имея ни малейшего представления о том, куда он их ведет.

Следующие несколько дней Лаи Цин заботился о Фрэнси, как о маленькой: он добывал для нее пищу, искал место для ночевки и в результате истратил все свои более чем скромные сбережения. Он не задавал вопросов, и говорили они редко. Но вот однажды ночью, когда они сидели у огня, разведенного посреди каких то развалин, Фрэнси сама сказала:

– Я должна тебе кое что рассказать.

Китайчонок мирно спал, а черный силуэт дымящихся руин Сан Франциско четким прихотливым узором вырисовывался на фоне темно синего ночного неба.

Фрэнси спрятала лицо в ладони, а Лаи Цин терпеливо ждал, когда она заговорит. Он чувствовал, что она хочет облегчить свою душу.

Китаец оказался прав. Слова полились из нее, как в свое время слезы, потоком, и она впервые назвала ему свое имя и имя своего отца – Гормен Хэррисон.

– Я вижу, что даже ты наслышан о нем, – с горечью заметила Фрэнси, увидев, как брови Лаи Цина удивленно приподнялись.

– Каждый в Сан Франциско знает его, – ответил китаец, и его глаза стали непроницаемыми.

Она рассказала ему о том, как отец в течение всей жизни ненавидел ее, и о своем младшем братце Гарри.

– Если он когда нибудь узнает, что я еще жива, то засадит меня в сумасшедший дом и там уничтожит, – сказала Фрэнси со страхом.

Потом она поведала ему о встрече с Джошем, и об их любви, и о том, как он спас ее, и как был красив ее избранник.

– И добр, словно ангел, – добавила она со вздохом. – Даже монашенки так считали.

Фрэнси вдохновенно повествовала своему молчаливому слушателю о Джоше и Сэмми, об ужасных убийствах, совершенных Сэмми в Англии и здесь, в Сан Франциско, и о том, как Джош отказывался верить, что его друг – убийца, а потом понял, что это правда. И наконец она в отчаянии зарылась лицом в ладони, вспоминая, что случилось с ними в момент землетрясения.

– Внезапно мы стали проваливаться в бездну, и вокруг нас все рушилось. Казалось, что ночной кошмар происходит во сне. На мою грудь навалилось что то очень тяжелое, а рот был забит пылью. Я задыхалась и никак не могла набрать в легкие достаточное количество воздуха. Потом, наконец, я смогла открыть глаза и сразу же попыталась отыскать глазами Джоша. Мы по прежнему лежали друг у друга в объятиях, но по той тяжести, которая давила на меня, я догадалась, что он закрывал меня своим телом, подставив сыпавшимся вокруг обломкам не защищенную ничем спину. Немного света проникало в крохотное отверстие наверху, и я увидела, как огромная балка, пробив перекрытия, обрушилась на него и буквально придавила ко мне. Я слышала его тяжелое дыхание в сантиметре от собственного уха и попыталась выбраться из под него, но он оказался слишком тяжелым, да еще сверху на него давил груз. Я чувствовала на своих губах привкус крови и не знала, его это кровь или моя. Но в одном я была уверена – необходимо было найти людей и позвать на помощь. Дюйм за дюймом я принялась медленно выбираться из под Джоша. Не помню, сколько времени на это ушло, может, минуты, а может быть, и часы. Но, в конце концов, мне удалось освободиться и подняться на ноги. – Фрэнси помолчала минуту и продолжила свой рассказ. Казалось, она не могла остановиться.

– Я по прежнему слышала хриплое дыхание Джоша и вспомнила, что так же дышала моя мать, когда умирала. Через некоторое время он начал стонать, и я заткнула уши ладонями, чтобы не слышать, как он страдает. Но я не могла просто так стоять и ждать, когда он умрет. Я попыталась приподнять балку, прижимавшую его к полу, но даже не смогла сдвинуть ее хотя бы на дюйм. Тогда я опустилась рядом с ним на колени и, приподняв за плечи, постаралась вытащить из под давившего груза. Одно мгновение мне казалось, что у меня получится, но вот земля затряслась снова, и я, посмотрев вверх, увидела, как на нас падает часть каменной стены. Инстинктивно я отпрыгнула назад и, присев, закрыла голову руками. Вся каменная кладка обрушилась на него и почти совершенно его засыпала. Я снова бросилась к нему, не зная, что делать. Он лежал неподвижно, и мне сначала показалось, что он умер. Внезапно он приподнял голову и посмотрел на меня… – Задрожав всем телом, она взглянула на Лаи Цина, словно не решаясь вспоминать дальше, но потом собралась с силами и медленно проговорила: – Его лицо… лицо доброго ангела… превратилось в кровавую кашу, в которой тускло блестели обломки костей…

Лаи Цин молчал. Он не сделал ни малейшего усилия, чтобы успокоить ее. Он знал, что слова мало значат в этой жизни, и существуют вещи, которые невозможно вытравить из памяти, и человек хранит их в душе до самой смерти.

– Я замерла, – прошептала Фрэнси, – и продолжала беспомощно сидеть рядом с ним, слушая, как его дыхание становится все слабее и слабее… пока не прекратилось совсем, и тогда я поняла, что он умер. Я взяла лежавшее рядом одеяло и прикрыла его. А потом ушла, оставив его в этом каменном гробу.

Не помню как, но я оказалась на улице. На самом деле никакой улицы уже, разумеется, не было, только развалины кругом и обломки. Повсюду чернели дымы от начинающихся пожаров и бежали в разные стороны люди, только я не знала; куда… Я последовала за одной стайкой беженцев… кто то помог мне… они забинтовали мне голову и дали одежду. Потом подвели к передвижному медицинскому пункту, который располагался на простой повозке, – ведь главный госпиталь города был разрушен до основания, и по улице метались уцелевшие больные, медицинские сестры и врачи. Я пошла прочь от толпы – вдруг я решила, что мне надо домой. Надо же было взглянуть, как обошлось землетрясение с семейством Хэррисонов. В глубине души я хотела, чтобы мой отец умер тоже.

Я двинулась к дому. Вы уже были рядом с ним и видели все, что там произошло. Мое желание исполнилось, – бесцветным голосом закончила она свое повествование и посмотрела на Лаи Цина, внимательно слушавшего ее исповедь.

Китаец понял, что она ждет его сочувствия, и торжественно сказал:

– Мое сердце разрывается от сострадания к тебе, сестричка. Но не твое желание убило твоего отца и разрушило твой дом. Твой отец похитил у тебя юность, а все свое достояние отдал сыну. Не ты убила его, так же как твой любимый погиб не по твоей вине. Все это судьба. Настало время, сестричка, брать свою судьбу в собственные руки. Ты должна позабыть, что еще молода и страсти бушуют в тебе, и взять судьбу за горло, чтобы она не относилась к тебе с презрением, столь недостойным тебя. Настало время научиться управлять колесницей, имя которой жизнь, и, не оглядываясь назад, двигаться дальше.

Фрэнси вытерла набежавшие на глаза слезы. Обхватив колени руками и нагнувшись вперед, она ловила каждое его слово. Она вглядывалась в него, словно видела впервые в жизни. Ее спаситель был уже не молодым человеком, хотя она и не смогла бы с точностью определить его возраст. Овальное лицо китайца очень украшали глубокие миндалевидные черные глаза, а твердая линия рта придавала ему решительное, целеустремленное выражение. Он был строен, даже тонок в кости, и на всем его облике лежала печать перенесенных лишений. Однако было в его лице нечто, что никак не вязалось с потрепанной одеждой и отсутствием денег в секретном карманчике. Сквозь тонкие черты проступала мудрость многих и многих поколений древнего народа, к которому принадлежал Лаи Цин, мудрость наперекор страданиям и бедности, сопутствующим большинству китайцев. И эту многовековую мудрость она была не в состоянии постигнуть.

– Какой ты умный, Лаи Цин, – тихо произнесла она. – И загадочный, словно древний китайский мандарин.

Тот поклонился.

– Тебе надо спать, – сказал он. – Ты должна забыть плохое, забыть удары, постигшие тебя. Спи, сестричка, а завтра начнешь жить заново. Все забыть невозможно – это правда. Но зато ты сможешь нести бремя воспоминаний, не оглядываясь назад.

Она подчинилась и легла рядом с мальчиком, а Лаи Цин заботливо укрыл их одеялом. Потом он устроился поудобнее у огня и стал думать о Гормене Хэррисоне, поскольку знал о нем больше, чем думала его дочь. Через некоторое время он отогнал от себя дурные воспоминания и повернулся так, чтобы видеть спящих. Они напоминали ему двух детей, особенно Фрэнси. Судьба лишила их обоих детства, точно так же, как в свое время и его. Теперь она свела их вместе, и они вместе будут смотреть в глаза судьбе. Начиная с завтрашнего дня.

Глава 15

Прошел дождь – короткий, но необыкновенно частый, который внезапно оросил землю, пролившись из невесть откуда взявшихся туч. Фрэнси поднималась вверх по холлу, направляясь в сторону Калифорния стрит. На вершине она ненадолго задержалась, чтобы перевести дух. От крутого подъема ее щеки раскраснелись, а капельки дождя застряли в волосах, выбившихся из под косынки. Прошло три недели с того дня, как Сан Франциско был разрушен дьявольским землетрясением, а Джош погиб. Три недели минули также с тех пор, как Гарри Хэррисон предал огню тело своего отца.

Ей пришлось отогнать от себя его призрак. Она прочитала в газете «Кроникл», что в ближайшее время должна состояться заупокойная служба по Гормену Хэррисону. В газете также говорилось, что его сын Гарри, проявивший немалое мужество ввиду постигшей его личной драмы, объявил, что восстановит фамильный дом на Ноб Хилле, дабы «показать всему свету, что уничтожить Хэррисонов не в состоянии и сам Господь Бог».

В статье подчеркивалось, что Гормен Хэррисон являлся самым богатым гражданином города и что он завещал все свое состояние единственному сыну. Было, правда, сделано одно исключение – ранчо в долине Сонома, принадлежавшее умершей много раньше жене покойного, согласно ее последней воле, переходило в собственность их дочери Франчески, но, поскольку ее никто не видел с момента землетрясения, считалось предположительно, что она погибла.

Фрэнси медленно шла по Калифорния стрит, с чувством скрытого страха рассматривая обуглившиеся руины отеля «Фаирмонт». Рабочие метр за метром методично очищали территорию, пробираясь сквозь завалы со своими тачками, на которые грузили мусор и обломки. Правда, все, что можно было продать или использовать в хозяйстве – будь то куски мозаичного панно, мраморный бюст или атласная женская туфелька, – они оставляли себе.

От всего их старого дома остался только один фасад. Фрэнси прошла мимо знаменитых на весь город когда то белых дорических колонн и поднялась по знакомым мраморным ступеням в холл. Она глянула наверх – огромный стеклянный купол исчез, и дождь свободно проникал во внутренние помещения. Фрэнси ногой расчистила небольшой участок пола и обнаружила, что черно белые плиты мрамора, покрывавшие холл, потрескались и готовы были рассыпаться на тысячи мелких кусочков. И тут до нее вдруг дошло, что среди мусора и хлама, заполнявшего когда то роскошный холл, есть и частицы праха ее отца. От этой мысли ей стало не по себе – она ощутила его незримое присутствие здесь, в доме, и даже рядом с ней. Это ощущение было настолько острым, что она бы не удивилась, встретив его во плоти.

Задрожав от ужаса, она выбежала из дома, или, вернее, из тех развалин, что от него остались, и помчалась со злополучного холма что есть силы. Она была рада, что ей ничего не перепало из отцовского наследства, пусть уж лучше она останется бедной и свободной.

Фрэнси уже привыкла к виду разрушенных и обезлюдевших улиц, поэтому она удивилась, наткнувшись у подножия холма на сборище народа, отдаленно напоминавшее гулянье в ярмарочный день в провинции. Люди стояли у своих импровизированных жилищ или, лучше сказать, просто нор, куда они уползали на ночь, и непринужденно, по соседски болтали. По краям улицы, на тротуарах стояли, наподобие садовых скамеек, разнокалиберные стулья, кресла и диваны, на которых важно восседали дети и престарелые горожане. Женщины готовили пищу на скроенных впопыхах очагах и печурках. Некоторые мужчины с деловым видом сколачивали столы из ящиков для транспортировки апельсинов. Мальчишки стайками носились вокруг, забираясь на каменные холмы и горки, сотворенные стихией из когда то вполне пристойных домов, словно специально на потеху юным разбойникам. Девочки плясали под звуки неизвестно каким чудом уцелевшей фисгармонии. Как ни странно, но в разрушенном Сан Франциско царил дух веселья и братской любви. Люди, как могли, старались забыть свои печали. «В конце концов, – говорили они друг другу, – все мы находимся в одной лодке».

Как и все оставшиеся в живых двести пятьдесят тысяч горожан, Фрэнси, Лаи Цин и маленький китаец старались воспользоваться всеми привилегиями, которые предоставлялись беженцам. Они обедали за пятнадцать центов в кухнях Общества спасения или вообще бесплатно, предъявляя талоны, выданные обществом Красного Креста, когда деньги у них кончились. На завтрак можно было получить кашу и горячие бисквиты с кофе, на обед – тарелку супа и мясо с овощами и, наконец, порцию тушеного мяса с картофелем и хлеб с чаем – на ужин. Подобно многим, они жили в импровизированной хижине на границе китайского квартала и старались сделать свою жизнь более менее сносной.

Лаи Цин сидел на деревянном ящике внутри их рукотворной развалюхи и учил мальчика считать на старых деревянных счетах. Он улыбнулся, увидев Фрэнси, вынул из секретного карманчика деньги и вручил ей, не забыв похвалиться:

– Смотри, сколько монет имеет моя!

Она быстро пересчитала деньги и с удивлением посмотрела на него:

– Но, Лаи Цин, здесь больше ста долларов!

– Одна сотня, три доллара и двадцать центов, – подтвердил Лаи Цин, светясь от радости. Он выхватил из кармана небольшую черную книжечку и, продемонстрировав ее Фрэнси, объявил:

– Китайское кредитное товарищество снова открылось сегодня. Деньги не сгорели, как боялась моя. Сегодня они выплатили моя все.

Он снова широко улыбнулся, и Фрэнси улыбнулась ему в ответ:

– Ну что ж, Лаи Цин, как выяснилось, ты богач.

– Сегодня вечером моя играет пан гау, – сообщил он конфиденциальным тоном, пряча деньги в карман, – и становится еще богаче.

Она взглянула на него, пораженная:

– Ты хочешь сказать, что сегодня вечером пойдешь играть на деньги?

Его лицо внезапно превратилось в неподвижную маску.

– Это моя работа, – сказал он коротко и отвернулся.

Тоскующим взглядом она следила, как Лаи Цин пробирался через людную улицу, лавируя среди швейных машинок, тазов с замоченным бельем, подлезая под многочисленные веревки с бельем, натянутые прямо посередине улицы, обходя стоящие прямо на тротуаре шифоньеры, столы, раскрашенные ширмы и импровизированные печи, изготовленные из обломков металла и кирпичей. Она думала о том, сколько всего можно было бы накупить на сто три доллара и двадцать центов. Прежде всего – ботинки для мальчика, подушки, свечи и мыло. За еду можно было бы платить, а не жить за счет чужой благотворительности. Но потом Фрэнси покачала головой. Деньги принадлежали не ей, а Лаи Цину, и он имел право распорядиться ими как душа пожелает. А вот ей не мешает подумать о работе.

Она вернулась в хижину и принялась готовить мальчику ужин, состоявший из хлеба и молока. Вдруг, к ее удивлению, занавеска, заменяющая им дверь, отодвинулась и в хижину вошел Лаи Цин. Он быстро сунул ей в руку пятьдесят долларов и скороговоркой произнес:

– Раньше моя жила одна. Сейчас моя чувствует ответственность. Сейчас моя не может проиграть все деньги. Мы должны купить сынку ботиночки и другие вещи, в которых нуждается сестренка. – Закончив свою речь, он торопливо поклонился, и был таков.

Фрэнси от неожиданности присела на ящик, продолжая сжимать в кулаке пятьдесят долларов. Мальчик на минуту оторвался от своего счета и посмотрел на нее, улыбаясь. «Сынок» – так называл Лаи Цин мальчика, а ее – «сестренка». У Фрэнси потеплело на душе. Оказалось, что Лаи Цин и мальчик стали для нее родными людьми – куда более родными, чем настоящие родственники, ее плоть и кровь.

Лаи Цин вернулся очень поздно. Даже в тусклом пламени свечи было видно, до чего он утомлен. У него вытянулось лицо, и он прямо таки упал на ящик, служащий им стулом. Утвердившись на ящике и спрятав лицо в ладонях, китаец траурным голосом затянул нараспев:

– Удача покинула моя сегодня, сестренка. Совсем от моя ушла.

У Фрэнси оборвалось сердце.

– О, Лаи Цин, ты проиграл все деньги? – простонала девушка.

Он покачал головой:

– Моя очень хороший игрок. Моя выиграла. Но человек, с которым моя играла, не имел денег, чтобы давать мне. Вместо он дал моя эта бумага. Он сказал мне, что она стоит восемьдесят долларов, может, больше…

Фрэнси взяла бумагу у него из рук. Это был тонкий пергамент, в верхней части исписанный китайскими иероглифами. Там же находилась красная печать. Под иероглифами уже по английски было начертано следующее: «Договор об аренде на срок в девятьсот девяносто девять лет. В аренду отдается участок земли в центральном районе Гонконга между улицами Де Во и Королевы Виктории. Точное положение участка можно определить по карте, которая прилагается ниже…»

Фрэнси с удивлением посмотрела на Лаи Цина:

– Это договор на аренду земли в Гонконге. Но здесь указано, что арендный договор был продан компанией Мон Ву Ланд господину Хуангу Ву.

Лаи Цин кивнул:

– Хуанг Ву был дедушкой Чанг Ву. Когда он умер, земля перешла в собственность Чанг Ву, а теперь она моя. Вот его письмо, свидетельствующее, что участок принадлежит мне.

Он протянул ей другой листок, но текст был написан по китайски, и она вернула листок назад.

– Ты должен перевести мне, что тут написано.

Лаи Цин подержал бумагу на расстоянии вытянутой руки от глаз, откашлялся и дернул ногой. Через минуту он отрицательно помотал головой и уставился в пол в некотором замешательстве. Потом скорбным голосом изрек:

– Сестренка, моей сокровенной печалью является то, что моя не научилась писать и читать.

Фрэнси вспыхнула – сама того не желая, она унизила его, заставила «потерять лицо», хотя постепенно стала уже понимать, сколь важен для китайцев покров уважения и вежливости в каждом деле.

– Прошу меня извинить, – пробормотала она смущенно. Лаи Цин пожал плечами, и его лицо вновь приобрело бесстрастное выражение.

– Моя семья была бедная. Среди нас никто не ходил в школу. Не было денег и времени, чтобы учиться. Моя знает только цифры. Моя пошла работать, когда моя было только четыре года, и моя работала на плантациях, где росли тутовые деревья, мы собирали листья тутового дерева и укладывали их в тюки. Моя еще работала на рисовом поле и помогала высаживать новые ростки, а также моя работала на ферме, где разводили уток. Фермой владел деревенский богатей. Мне всегда хотелось посеять что нибудь дельное в собственной голове, а не на поле, но судьба не захотела, чтобы моя училась. Нас было семь сыновей и одна дочь, и мы все должны были работать. Если бы мы не работали, мы бы умерли от голода, – тут Лаи Цин вздохнул. – А теперь мне больше тридцати, и моя все еще бедная, как моя была в четыре года. Такова судьба, сестренка. Она не хочет, чтобы Лаи Цин учился и стал великим человеком.

– Нет, это не так, – искренне возразила Фрэнси. – Ты еще можешь стать великим человеком, и уж куда более великим, чем этот ваш сельский феодал. И ты будешь учиться! Я сама научу тебя читать и писать.

Он печально улыбнулся ей через стол, на котором чадила свеча.

– Моя сам был такой, как ты, когда молодой, – мягко проговорил китаец, – молодой и полный глупых надежд. Сейчас моя старше и умнее, и моя говорит себе: Лаи Цин, ты неграмотный игрок в азартные игры. И в этом твоя судьба.

Он устроился на полу рядом с Фрэнси и продолжал рассказывать:

– Моя не такой, как другие китайцы из Сан Франциско. Они приехали из Той Шаня. Моя деревня находится в провинции Ан Вей. На берегах Янцзы, которую мы зовем Та Чианг, что значит «Великая река», потому что она – ворота Китая и его главный путь. Она начинается в горах Тибета и кружит вокруг его высочайших гор и глубоких пропастей, направляя свои воды на восток, через великие равнины к Шанхаю и дальше в Китайское море. Каждый год, после муссонных дождей, она поднимается и выходит из берегов. Иногда она разливается так широко, что ее воды доходят и до нашей деревни. Тогда Великая река пожирает наш урожай, и в такие годы беда приходит в каждый дом, потому что у людей нет ни пищи, ни денег. Моя деревня была очень бедная. Вся земля принадлежала помещику, а крестьяне ее обрабатывали. Наши дома сделаны из желтой глины, из которой мы формуем кирпичи. В каждом хозяйстве есть внутренний дворик, который образуется деревянными галереями, служащими для того, чтобы люди могли ходить из комнаты в комнату. Еще в хозяйстве имеется кухонька на первом этаже, где собираются женщины, чтобы готовить пищу, и глубокий колодец, откуда берут воду. На коньках крыш обычно помещают разных деревянных летучих мышей, покрытых красным лаком. Говорят, они отгоняют беду, хотя до сих пор трудно понять, отчего люди верят в эти деревяшки, пережив столько голодных и бедных лет.

Лаи Цин замолчал. Он достал откуда то из угла трубку, напоминающую кальян, и зажег ее от свечи. Потом с удовольствием затянулся. Фрэнси терпеливо ждала, когда он покурит и продолжит свое повествование.

– Окна в наших домах затягивают рисовой бумагой, – наконец снова заговорил Лаи Цин. – И я помню, как бумага трепетала, когда начинали дуть зимние ветры, выстуживая маленькую комнатку с единственной маленькой железной печкой, вокруг которой зимой собирались все домочадцы. Зато летом в наших комнатках было не продохнуть от жары. Семья у нас была большая – отец, его вторая жена, наложница и десять человек детей, правда, трое из них умерли еще в детстве. Двое уже от рождения были не жильцы, зато маленький Чен, мой любимец, получился вполне удачным, здоровым мальчиком – круглолицым, темноглазым и очень веселым. Ему уже исполнилось три годика, и он вел себя вполне самостоятельно, хотя я и присматривал за ним. Я брал его с собой, когда отправлялся работать на рисовое поле, делился с ним последним куском лепешки, поскольку мой братик рос очень прожорливым ребенком, и по ночам согревал его своим телом, если ночи были холодные. А потом он внезапно заболел лихорадкой, которую подцепил, играя в заболоченной низине у реки, и в течение одного дня его не стало.

Мой отец сообщил о смерти ребенка деревенским старейшинам, и на следующую ночь они явились с корзинкой и унесли маленький трупик. Хотя мне и не разрешали, но я побежал за ними. Слезы жалости бежали по моим щекам, но я не осмеливался громко реветь – старейшины говорили, что Чен умер слишком юным и душа его еще не сформировалась, оттого и печалиться его близким не следует. Они даже не стали его хоронить, а просто положили в корзине в специальную ямку у корней дерева, чтобы птицы и собаки пожрали его плоть и таким образом вернули его земную оболочку Матери земле. Я знал, что старейшины должны были вернуться в деревню перед восходом солнца, поэтому подождал, пока они ушли, и открыл корзинку. Я целовал его славное личико и прощался с ним. В этот момент послышался шорох крыльев больших хищных птиц, а кустарник неподалеку зашевелился, потому что дикие собаки уже подбирались к своей добыче. Я испугался и побежал назад в деревню. По существовавшему обычаю, мои близкие никогда больше не упоминали его имени.

Он опять замолчал. Аккуратно выбил из кальяна пепел и посмотрел на Фрэнси:

– Моя еще ни разу никому об этом не рассказывала, – задумчиво проговорил он. – Вся моя жизнь заперта внутри меня на ключ, слова выбиты на каменных плитах, окружающих мое сердце, а воспоминания ранят, словно острый меч. – Он покачал головой, – Лучше не говорить о подобных вещах и не вспоминать о них.

В пламени свечи он различил блеск слез в голубых глазах Фрэнси и взял ее за руку.

– У тебя нежное сердце, сестренка, – сказал он тихо. – И очень доверчивое. Однажды моя был похож на тебя – мои раны были столь же глубоки, а печали еще более велики, чем твои. Обещаю тебе, что наша жизнь пойдет своим путем и все знаки беды в твоей душе в один прекрасный день будут стерты временем.

– Сегодня я старалась прогнать от себя тень отца, – прошептала Фрэнси, закутываясь поплотнее в одеяло, потому что при одном воспоминании о Гормене ее бросало в дрожь. – Но у меня ничего не получилось. Его дух по прежнему там, в развалинах дома, он ищет меня, чтобы причинить зло…

Лаи Цин отложил свою врубку и притянул девушку поближе к себе. Потом он взял ее лицо в свои узкие ладони, повернул его сначала одной стороной к огню, затем другой, ощупывая нервными тонкими пальцами виски и мочки ушей. Затем он взял ее руки, положил их на свои ладонями вверх и внимательно осмотрел большие пальцы, а также линии и знаки на поверхности ладоней.

– Твоя судьба записана здесь, – сообщил он серьезно Фрэнси, закончив осмотр. – Вот линия, которая говорит о мужестве, проявленном тобой в детстве. Эти кресты указывают на болезни и печали. Моя также видит в твоем лице ум и способности – у тебя есть дар повелевать другими людьми, и они будут поступать так, как ты им прикажешь. Твоя сила заключена у тебя в голове, а знание о ней написано на ладони. Ты станешь очень богата. Ты объездишь многие земли, и тебя все будут уважать. На твоем пути встретятся трудности, но ты преодолеешь их. Твоя воля сильнее воли твоих противников. И у тебя будут дети, возможно, двое, – тут он замолчал и странно посмотрел на нее.

– Но я не выйду замуж. Никогда, – с присущей ей страстью заявила Фрэнси. – Ни за что.

Темные миндалевидные глаза китайца, казалось, совсем загипнотизировали девушку – она была не в состоянии оторвать от них свой взор.

– В твоей жизни будут мужчины, – продолжал он. – Ты красива, и скоро в тебе проснется женственность. Мужчины не пройдут мимо тебя, они будут любить тебя. И это тоже твоя судьба.

Она стыдливо опустила глаза и впилась взглядом в свои ладони, все еще лежавшие в ладонях Лаи Цина.

– В твоей жизни тебе предстоит столкнуться с насилием. Его будет много, и будут времена, когда ты не сможешь его избежать. И это принесет тебе великие печали.

– Получается, что моя судьба уже решена, – испуганно прошептала она, глядя на китайца.

Лаи Цин кивнул:

– Судьба уже раскинула сети. Нам остается лишь попытаться ее перехитрить. Я мог бы многое рассказать тебе о своих попытках обмануть рок.

Она следила за тем, как он набивал свой кальян.

– Пожалуйста, расскажи мне об этом, – попросила Фрэнси.

Но Лаи Цин отрицательно покачал головой:

– Не сейчас, но когда нибудь такой день настанет, сестричка.

Фрэнси устроилась в уголке на матрасе, где уже спал мальчик. Она в который раз всматривалась в его невинное лицо, по детски нежное и пухлое. Этот ребенок лишился дома и родителей, он пережил землетрясение и убегал от огня. Тем не менее, он спал сном ангела. Фрэнси укрылась одеялом и прилегла рядом с малышом. Убаюканная его ровным дыханием и бульканьем воды в кальяне, она быстро заснула.

Лаи Цин просидел до рассвета, покуривая кальян и предаваясь воспоминаниям. В свете разгорающегося утра его лицо казалось серым и болезненным, а глаза еще больше потемнели. Наконец он убрал трубку и лег на матрас у входа в хижину, отвернувшись от спящих ребенка и девушки, словно опасался, что его печали смогут потревожить их сон. Он подумал о Фрэнси и вздохнул, представив себе трудности и испытания, которые ей предстояло перенести. Потом он заснул, но спал чутко, как кошка, не теряющая бдительности даже во сне.

Глава 16

Энни узнала место только благодаря фотографии, которую прислал Джош. Она стояла на тротуаре, разглядывая груду кирпичей и обломков, называвшихся не так давно «Меблированные комнаты и салун на набережной». Лучше бы ей не приезжать в Сан Франциско. Она успела просмотреть список погибших и пропавших без вести, и в их числе обнаружила имя и фамилию Джоша. Эти развалины были его домом, и они же стали его последним приютом. Слезы безостановочно струились из ее глаз, прохожие с любопытством поглядывали на нее, но она не обращала на них внимания.

Печаль, словно тяжелый свинцовый груз, сдавила ее сердце, стоило лишь вызвать в памяти образ очаровательного малыша, каким был когда то Джош. Она вспомнила его доброту и мягкость и окончательно утвердилась в мысли, что он никогда не убивал женщин, о которых писали в газетах, что бы там ни говорил по этому поводу Сэмми Моррис. Если бы не Сэмми, Джош никогда бы не убежал из дому, а значит, не приехал бы в Сан Франциско и не погиб под развалинами дома, где он жил в одиночестве и постоянном страхе, что его выследят и арестуют. Она старалась представить себе, что он чувствовал, когда затряслась земля и стены начали рушиться, засыпая кирпичами и обломками камней его одинокое пристанище. Она видела мысленным взором, как он, оказавшись в этом каменном мешке, задыхался от недостатка воздуха и отчаянно надеялся, что кто нибудь придет ему на помощь и освободит из под развалин, но вместо спасения пришел огонь. Она содрогнулась от ужаса, закрыв лицо руками. Об этом было слишком страшно даже думать.

…Фрэнси не собиралась в тот день идти к месту последнего упокоения Джоша, но неожиданно для нее ноги сами понесли ее к злополучному салуну. Она медленно шла, держа за руку сынка, и разглядывала каждый камешек на дороге. Фрэнси думала о Джоше. Лаи Цин сказал ей, что если она хочет продолжать жить дальше, ей следует добиться, чтобы все тени, все призраки, живущие в ее прошлом, оставили ее в покое.

Молодую женщину, стоявшую у развалин салуна, Фрэнси заметила задолго до того, как сама приблизилась к месту, где разбилось ее сердце. Незнакомка была одета в синий костюм, из тех, что обычно надевают, отправляясь в путешествие, а на ее голове красовалась широкополая шляпа, украшенная красным перышком, – сразу было видно, что она приехала издалека, скорее всего, из за границы, – на ее внешности лежал отпечаток иной, нездешней жизни. Фрэнси видела, как незнакомка уткнулась лицом в ладони и начала тяжело, безостановочно рыдать. Ее сердце, полное сочувствия, устремилось навстречу чужой печали, и она, подойдя к женщине, успокаивающим жестом положила руку ей на плечо.

– Поверьте мне, – мягко сказала Фрэнси, – я хорошо понимаю и разделяю ваши чувства.

Энни вытерла слезы тыльной стороной руки и посмотрела на девушку, а Фрэнси продолжала:

– Я потеряла своего жениха во время землетрясения. Он был тяжело ранен после первого толчка, а когда подоспел второй, огромная каменная глыба поразила его прямо в голову. – Она прикрыла глаза и едва слышно добавила: – Поверьте, мне приходилось слышать, как дышат умирающие, поэтому я знала, что он умрет.

Энни взглянула на грустное лицо собеседницы и промолвила:

– Мне очень жаль, девушка, что я затронула печальные струны в вашем сердце. Я представляла себе, что в этом городе сейчас тысячи скорбящих, но мой брат настолько отличался от всех прочих людей, и я проделала такой огромный путь, чтобы увидеть его, что надеялась застать его живым, – это было бы только справедливо.

Фрэнси смотрела на незнакомку во все глаза, совершенно сбитая с толку. В жестах и манерах молодой женщины, а также в том, как она выговаривала слова, чувствовалось что то до боли знакомое… и еще та назвала ее «девушка» – так же называл ее Джош. К тому же она сказала, что приехала издалека. Глаза Фрэнси расширялись от волнения по мере того, как она вглядывалась в незнакомку: небольшого роста, с карими глазами, затемненными длинными темными ресницами и на удивление знакомой улыбкой. Внезапно Фрэнси догадалась и сказала уверенно:

– Вы – сестра Джоша.

Энни приоткрыла от изумления рот и, сжав руку девушки, выдохнула:

– Вы знали Джоша?

– Все это время я говорила о Джоше, ведь именно я была рядом с ним, когда начался весь этот ужас…

Энни снова разрыдалась, потому что еще раз со всей очевидностью поняла, что Джош окончательно и безвозвратно для нее утрачен. Она обняла Фрэнси и крепко прижала к груди.

– Я рада, что он познакомился с вами, – произнесла она между рыданиями, – по крайней мере, в момент своей гибели он оказался рядом с любимым существом. Мне даже ночью снилось, как он лежит в темноте один, а огонь медленно подбирается к нему. Теперь я знаю, как он встретил смерть, и хотя это все ужасно, но неизвестность еще страшнее.

Продолжая удерживать руку Фрэнси в своей, она отступила чуть назад и первый раз внимательно посмотрела на подругу своего брата. Перед ней стояла тоненькая хрупкая девушка с коротко подстриженными волосами, нежным овальным лицом с чистым лбом, пересеченным шрамом, и большими глазами цвета драгоценного сапфира. Энни промокнула кружевным платочком слезы и сказала:

– Так вот какая невеста была у Джоша. Ведь вы, можно сказать, почти наша родственница. Почти что Эйсгарт, не так ли? Я имею в виду, что, стань вы женой Джоша, вы были бы мне невесткой. А я даже не знаю, как вас зовут.

– Меня зовут Фрэнси. Фрэнси Хэррисон. Маленький китаец, все это время стоявший за спиной Фрэнси, вдруг начал подавать признаки жизни и появился из за ее юбки, словно из за занавеса, в своей веселой шапочке, расшитой шелковыми лентами. Энни увидела круглое личико и лукавые узкие глаза китайчонка, которому на вид можно было дать года четыре. Улыбнувшись, она погладила его по голове и спросила:

– А ты кто такой, малыш?

– Он сирота, – объяснила Фрэнси. – Лаи Цин нашел его на улице и теперь о нем заботится.

– А как его зовут?

Тут Фрэнси заколебалась – она отчего то ни разу не задавалась этим вопросом.

Страницы:  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33