Элизабет Адлер » Современные любовные романы » «Персик»

– Дай мне договорить, – резко признес он, – Лоис. Я сочувствую, но не жалею тебя. Ты здесь, я могу обнять тебя, могу любить тебя – ведь ты все та же моя Лоис. И я люблю тебя. Моя жизнь без тебя пуста. Пожалуйста, не убегай больше от меня никогда. Так ты выйдешь за меня замуж, Лоис?

Его страстный поцелуй обжег ей губы, и Лоис, задыхаясь, ответила на его ласку. Затем, покраснев, как молоденькая девушка, когда он, наконец, оторвал свои губы от ее, она прошептала:

– Ферди, если ты уверен…

– Ответь же, – улыбаясь, потребовал Он.

– Да, – прошептала она счастливо, – я выйду за тебя!

Часом позже дверь открылась, и они, улыбающиеся, появились из комнаты.

– Все хорошо? – настороженно спросила Эмилия.

– Все прекрасно, мама, – ответила Лоис. – Ферди и я – помолвлены.

– Помолвлены? О, как замечательно! Как это чудесно! – Эмилия закусила губу, стараясь не расплакаться.

– Но пока вы не должны начинать приготовлений к свадьбе, мама, – предупредила Лоис. – Я хочу, чтобы Ферди хорошо подумал и был уверен, что поступает правильно, беря в жены такую, как я.

Сердце Эмилии разрывалось от жалости и любви к Лоис.

– Это идея Лоис, не моя, – сказал Ферди. – Я хочу заставить ее изменить это решение.

– Дорогие мои, – сказала Эмилия, не в силах сдержать слезы. – Извините, что я плачу. Я подумала, как будет рада твоя бабушка.

Через шесть недель Лоис и Ферди поженились. Скромное венчание состоялось в саду Палаццо д’Оревилль. Пич прилетела из Бостона и была на свадьбе подружкой невесты, а Леони и Джим приехали из Франции. Леонора была в Швейцарии и не смогла приехать, но прислала молодым свои горячие поздравления.

Пич решила, что Лоис выглядит восхитительно. На ней было платье цвета спелой пшеницы, а волосы украшала гардения. Она улыбалась, как будто все счастье в мире в этот миг принадлежало ей одной.

Пич понимала ее. Она сама недавно испытала такое же счастье.

46

Гарри Лаунсетон бросил на стол авторучку и уставился на чистый лист бумаги перед собой. Черт возьми, он не мог сосредоточиться. Каждый раз, когда он старался развить какую то мысль, все кончалось тем, что он начинал думать о Пич. Она не выходила у него из головы. Он ложился спать рядом с Августой, думая о Пич, и просыпался среди ночи, напуганный мыслью, что она не захочет его больше видеть. Пич проникла в самую важную часть его жизни. Его работу.

Пич не первая девушка, с которой у него связь, но другие быстро надоедали ему, и он всегда с благодарностью возвращался к своей жене. Сдержанная, разумная Августа, которая защищала его от повседневных хозяйственных забот и, когда он писал, ограждала от визитеров и бесконечных просьб дать интервью, прочесть лекцию или посетить очередной прием. Августа понимала его. Она знала, что ее муж был падок на красивых девушек, в изобилии крутившихся вокруг него, и без лишних разговоров стойко переносила его маленькие шалости. Но за ее холодной внешностью крылась страстная натура. Она была удивительно изобретательна в постели. Гарри всегда наслаждался сексом с Августой. Даже сейчас.

Связь с Пич продолжалась уже шесть месяцев, но на поверхности его жизнь протекала, как и раньше. Он завтракал с Августой, прячась за «Тайме», которую получал авиапочтой. Готовился к лекциям или работал по утрам над книгой, они вместе ходили, как и раньше, в гости к друзьям, в театр или на концерт. Но он чувствовал, что медленно сходит с ума.

Гарри жил предвкушениями встреч с Пич, которые обычно происходили в полдень на квартире у подруги или тихими темными вечерами в каком нибудь ресторанчике, удаленном от посторонних глаз.

Девичье стройное тело Пич с маленькими высокими грудями и длинными золотистыми ногами завораживало его, а ее наивность была очаровательна. Иногда, в завершающие мгновения страсти, он открывал глаза и встречался со взглядом ее синих глаз, будто она хотела заглянуть ему в душу в наивысший момент любви.

Потом к нему приходило вдохновение. Пич лежала, свернувшись на измятых простынях, наблюдая за движением его пера, исписывающего страницу за страницей почерком, который разбирал он один. Гарри Лаунсетон писал о ней – о ее кошачьей грации, о том, как она ходит по комнате обнаженной, только одной ей присущей пружинящей, как у пантеры, походкой, о высоких скулах ее лица и маленьких аккуратных ушах. Он писал о цвете ее красно коричневых волос на фоне тяжелого свинцового зимнего неба, и о том, что она наблюдает, как он пишет, лежа рядом, похожая на дремлющее животное.

Эта книга будет отличаться от всего, что написал Гарри Лаунсетон раньше. Это будет роман о чувствах, история мужчины и девушки и ее попытках завлечь его в любовную связь. Девушку звали Колетта, и она была чувственной и сладострастной. Это станет шедевром, и без Пич он не сможет его закончить.

Гарри с отчаянием уставился на чистый лист, затем поднял телефонную трубку и набрал ее номер. Он слышал, как девушка, ответившая на звонок, позвала Пич.

– Это твой англичанин, – сказала она.

Должно быть, весь Радклифф знает уже о них!

– Слушаю, – сказала запыхавшимся голосом Пич. – Гарри, это ты?

– Я люблю тебя, Пич де Курмон, – выдавил он, крепко сжимая челюсти. – Черт бы тебя побрал, я люблю тебя.

– О, Гарри! Я тоже люблю тебя.

– Мы можем встретиться прямо сейчас?

– Гарри, мне надо заниматься.

– Пожалуйста, – нежно сказал он. – Ты нужна мне.

В тот месяц Пич провалила все экзамены, а Гарри Лаунсетон опубликовал свой необыкновенный новый роман, который был восторженно встречен критикой. А Бостон взорвался от новости, что Гарри сбежал с Пич де Курмон.

Августа Лаунсетон приняла эту новость довольно спокойно. Письмо Гарри было кратким, но с извинениями – он всегда будет любить ее, писал он. Она читала скандальную хронику в газетах, как делала это и раньше, и отвечала на звонки «друзей». Одни выражали сочувствие, другим не терпелось узнать подробности.

– В этом – весь Гарри, – объясняла она, – когда он пишет, он путает вымысел с реальностью. Он вернется.

Затем она собрала вещи и вернулась в Англию ждать его возвращения. Когда через несколько месяцев Августа узнала, что Гарри получил развод в Лас Вегасе и женился на Пич де Курмон, она была немало удивлена.

47

Ноэль, вероятно, был единственным человеком в Детройте, любившим этот город зимой, когда его улицы были покрыты толстым слоем замерзшего снега, превращавшегося за несколько дней из девственно белого в черный от сажи и копоти – обычный для больших городов. Пространства Детройта, пересечения его улиц, остроконечные верхушки домов, устремленные в небо, подстегивали честолюбивые устремления Ноэля. Ему нужно было, чтобы что то постоянно напоминало, что жизнь – борьба за путь наверх, пока ты не сможешь занять в ней самую верхнюю ступеньку. Ноэль знал, что для него она находится на административных этажах, где Сосредоточились власть и могущество Детройта, где жизнь напряженно кипела на фоне роскоши, а те, кто представлял эту власть, одевались у лучших портных Лондона, ездили в «специальных», по индивидуальному заказу изготовленных суперавтомобилях и каждый вечер возвращались в свои миллионные дома в Гросс Поинте, набитые антиквариатом и прекрасными картинами, где их ждали красивые элегантные жены.

Так, по крайней мере, представлял себе эту жизнь Ноэль. И это было именно то, чего он хотел добиться. А пока он работал помощником инженера исследователя в «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн» и зарабатывал 12 тысяч долларов в год. Неплохие деньги для новичка, но у него был диплом с отличием Мичиганского университета и степень бакалавра МТИ. Он снял небольшую меблированную квартирку студию с кухней и ванной на приличной улице в пригороде Детройта. День, когда он внес задаток плюс плату за месяц вперед и открыл входную дверь своим собственным ключом, стал краеугольным камнем его жизни. Квартира 22 6 на улице Кранбрук стала его первым настоящим домом.

Он медленно обошел ее прямоугольное, небольшое, с новым ковровым покрытием пространство и впервые испытал волнующее чувство собственности. Потом сел на автобус, идущий в город, и обошел несколько художественных салонов, пока не нашел пару недорогих репродукций. Одна была Кандинского, чья неровная геометрия и яркие краски понравились ему, а другая – большая репродукция картины Мондриана, где был изображен черно белый прямоугольник, разрезаемый ярко красными и синими линиями. Ему нравилось смотреть на их угловатые композиции, когда он пил в одиночестве свой утренний кофе или возвращался с работы, как всегда, поздно. Ему казалось, что они приветствовали его.

Доброжелательный управляющий банком выдал ему раньше срока первую заработную плату, и Ноэль купил себе полдюжины голубых, оксфордского полотна, сорочек и скромный темный пиджак, похожий на те, что продавались в «Брукс Бразерс». Выбрал два неярких галстука в полоску и пару черных ботинок на шнурках. Как ребенок, впервые идущий в школу, он нуждался в соответствующей одежде, в которой мог бы ходить на работу.

Ноэль приобрел «шевроле» трехлетней давности в рассрочку на три года, хотя не был уверен, что не сменит его раньше. Он будет двигаться по восходящей на автомобильном рынке.

Неплохое начало для сироты, думал Ноэль, направляясь из деловой части Детройта на запад, в сторону Деаборна. Но недостаточно хорошее для него.

Как помощник инженера исследователя, он присутствовал на совещаниях вместе с проектировщиками и производителями, дотошно обсуждая идеи, основанные на изучении рынка сбыта, а именно: какие требования предъявляли люди к своим автомобилям? Они обсуждали социальные перемены и модные направления, вопросы экономики, и так до тех пор, пока не рождался образ нового автомобиля и не составлялась смета расходов на него. Работа Ноэля состояла в том, чтобы оказывать помощь в разработке технических деталей автомобиля, «начинки» двигателя, пригодного для новой конструкции.

Работая над своим первым автомобилем, Ноэль не знал покоя ни днем, ни ночью. Он работал допоздна каждый день, совершенствуя свои идеи, советуясь с разработчиками и проектировщиками кузова и посещая бесконечные совещания, где обсуждались и вносились бесконечные изменения. Чертежи проектировщиков переделывались и усовершенствовались, пока, наконец, в мастерской не появилась глиняная модель предполагаемого автомобиля.

Новая машина была маленькой компактной моделью для среднего уровня рынка сбыта и, по мнению Ноэля, неинтересной. Несмотря на все их бурные обсуждения, линии кузова мало отличались от предыдущих моделей. И хотя было добавлено чрезмерно много хромированных деталей в надежде оживить ее внешний вид, Ноэль сомневался, что таким образом можно обмануть покупателя. Разумеется, он помалкивал и не высказывал критических замечаний. Было получено разрешение на производственную стадию работы над автомобилем, и через несколько месяцев макет автомобиля в натуральную величину ожидал одобрения совета директоров. На этой стадии автомобиль представлял собой простую оболочку из стекловолокна, сделанную по шаблону первоначальной глиняной модели и выкрашенную в ярко голубой цвет, один из самых модных в этом сезоне. Театрально подсвеченный, стоящий на голубом, подобранном в тон ковре, автомобиль все равно выглядел невыразительно, и Ноэль разочарованно отвернулся. Дело было не только в том, как он смотрелся. Ограниченные рамками расходов и запроектированными размерами, многие инженерные идеи сводились на нет, пока двигатель не стал практически таким же, как и на предыдущей модели. Ноэль чувствовал себя так, словно все долгие часы его работы были выброшены на ветер.

Остановившись у винного магазина, Ноэль купил бутылку виски «Джи энд Би» и направился к себе на квартиру. Закрыв за собой входную дверь, он прошел в крошечную кухню, взял стакан из шкафа и немного льда из холодильника и налил себе щедрую порцию. Со стаканом в руке он обошел небольшое помещение, которое называл своим домом. Репродукции Кандинского и Мондриана на голых белых стенах вдруг показались ему дешевыми картинками в рамках, чем они на самом деле и являлись. Лишенный последних иллюзий, Ноэль налил себе еще стакан виски, глядя из окна на аккуратную, с подстриженной травой пригородную улицу, чувствуя себя в ловушке. Впервые с тех пор, как ему исполнилось тринадцать лет, за целый год жизни он не продвинулся ни на шаг Ему было двадцать два, хотя Ноэль всем говорил, что ему двадцать шесть лет, в зеркале он выглядел хмурым, измученным человеком лет тридцати. Ноэль был помощником инженера в «Моторс корпорейшн», и может быть, если бы и дальше мог молчать о том, что думает о проектировщиках и начальниках производства, через год дождался бы повышения и сам стал бы инженером исследователем, получая уже двадцать тысяч в год. Но разве ради этого он работал все эти годы! И потом, как стать из помощника инженера тем, кто кивком головы одобрил бы совершенно новый проект, произвел бы революцию в автомобилестроении?

Подойдя к столу, Ноэль открыл большой черный портфель, в котором хранились все его идеи и чертежи последних четырех лет. Он знал, что они хороши. Но этого было недостаточно. Он должен знать больше, чем просто инженер или проектировщик, чтобы пробиться наверх.

Тяжело опустившись на коричневый виниловый диван, раскладывающийся на ночь, Ноэль потягивал виски и размышлял над своими проблемами. Он подошел к решающему моменту своей жизни и оказался не настолько подготовленным, как думал раньше, войти в мир, который хотел покорить. Серый рассвет Детройта забрезжил в окне, и бутылка виски была пуста к тому времени, когда он, наконец, заснул на диване.

Ноэль не показывался на работе весь остаток недели. Он позвонил и сказал, что заболел, а затем сделал еще несколько телефонных звонков. Сейчас Ноэль знал, что ему делать. Не имело смысла надеяться на годы учебы в вечерней школе Детройта. Ему придется пойти выше Сложив учебники, деловой костюм и голубую рубашку в сумку, Ноэль заправил полный бак автомобиля и поехал на восток.

Он почувствовал беспокойство, снова оказавшись в Бостоне. Он привык к промышленным корпусам, давящим на город, и автомобильным заводам, которые представляли лицо города, и зеленые, вымощенные кирпичом площади Гарварда казались ему странными. Ноэль нашел небольшую меблированную комнату, которую снял на одну ночь, принял душ переоделся в темный костюм и прошел через мост Андерсон на Гарвардскую улицу. Спустя два часа он вышел из Гарвардской высшей школы бизнеса, куда был зачислен на курсы управления.

В тот вечер в Бостоне Ноэль прошелся через площадь Коплей до отеля «Коплей Плаза». Заказав мартини у молодого бармена, он поздравил себя с новой жизнью. Ноэль просидел там довольно долго, наблюдая, как незнакомый бармен обслуживал богатых постояльцев, вспоминая, что сам чувствовал при этом.

На следующий день он отправился в трехдневный путь обратно в Детройт, останавливаясь у дорожных кафе, чтобы выпить чашку кофе, и ночуя в машине. Вернувшись назад, Ноэль отказался от квартиры, продал машину и снял комнату в дешевом пансионе рядом с заводом. Он экономил каждый пенни из своей зарплаты, а в июле подал заявление об уходе из «Грейт Лейкс Моторс корпорейшн». Затем переговорил с одним парнем, работающем на конвейерной линии «Ю.С. Авто», и договорился о работе в перерывах между занятиями в школе.

В сентябре Ноэль начал посещать занятия и возобновил работу барменом в «Коплей Плаза». Круг, который он прошел, замкнулся.

48

В Англии все время дожди, размышляла Пич. Летом они зеленые, а изумрудные лужайки в Лаунсетон Холле блестят от крупных капель воды. Зимой дожди серые, и деревья голые, а на холодных цветочных клумбах сереет земля, пропитанная дождевой водой. Ей казалось, что целыми днями она смотрит на один и тот же не меняющийся пейзаж за окном под пеленой дождя, и с тоской вспоминала голубое небо и ласковое солнце Ривьеры. Пич скучала по жарким дням, и резкому летнему пению цикад, и запаху моря, сосен и жасмина. Она мечтала о теплых вечерах, когда можно было услышать шепот волн в темноте за окном ее старой комнаты на вилле, и великолепных золотых рассветах, когда, просыпаясь, уже знаешь, что впереди тебя ждет еще один чудесный день.

Если бы не беременность, она бы просто сложила вещи и уехала туда, но Гарри и слышать не хотел о ее путешествиях.

– Конечно, тебе нельзя ехать, – говорил он, крайне удивленный, что это вообще пришло ей в голову. – Ребенок должен родиться через два месяца. А вдруг что нибудь случится с тобой? И потом, ты ведь знаешь, все дети рода Лаунсетонов рождались здесь, в Холле.

Конечно, она знала это, он достаточно часто об этом говорил. Для Пич было потрясением узнать, что этот авангардистский писатель, знаменитый своими прогрессивными новыми взглядами, строго придерживался семейных традиций. В Лаунсетон Холле жили по раз и навсегда заведенному порядку. Старший сын и наследник Лаунсетонов, Гарри в данном случае, всегда получал титул и имение, и жил в Лаунсетон Холле, а его овдовевшая мать переехала в уютную квартирку в Лондоне, и Пич тайно ей завидовала. Том, средний сын, жил на ферме Лаунсетон Магна и управлял тремя большими процветающими фермами, которые принадлежали имению, и Пич завидовала его образу жизни. Младший сын, Арчи, которого Пич едва знала, учился в Сандхерсте, готовясь к военной карьере. Именно так всегда и было в семье Лаунсетонов. Том, который, как она надеялась, мог бы стать ей другом, жил своей жизнью и вращался среди людей гораздо моложе Гарри, и они встречались только на семейных обедах по воскресеньям или когда собиралась вся семья.

Все уже знали, какие школы будет посещать ее ребенок и как его назовут. Виллиам Перс Лаунсетон. А робкий намек за воскресным обеденным столом, что ей нравится имя ее деда, Жиль, вызвал удивленные взгляды всей семьи, и свекровь сказала:

– Моя дорогая, я уверена, что за всю историю Лаунсетонов у нас не было ни одного Жиля.

И уж, конечно, никто и думать не хотел, что может родиться девочка. А у Пич могла бы появиться маленькая светленькая женская копия Гарри, которую она назвала бы как нибудь экзотично, например, Джессами или Элоизой. Но даже если бы родилась девочка, ее заставили бы назвать ребенка Каролиной или Элизабет.

Дерьмо! Пич мрачно смотрела на дождь. Беременность совсем не вписывалась в ее планы на будущее. Их страстные ночи, когда они занимались любовью, были частью личной жизни ее и Гарри, и ничего общего с ребенком не имели. Ее раздражал большой выпуклый живот под широким голубым платьем, которое она сейчас носила, и когда Пич мылась, то избегала смотреть на себя в зеркало, такой странной и неуклюжей она себе казалась. Дерьмо, дерьмо! Пич не хотела признаться самой себе, но от правды не спрячешься – Гарри не хотел больше заниматься с ней любовью.

Она его почти и не видела в последние дни. Он запирался у себя в кабинете, работая над новым романом, действие которого происходило в городе наподобие Древнего Рима, но с современными героями и пороками сегодняшнего дня, и все сводилось к тому, что жизнь с веками мало изменилась. Было совсем по другому, когда Гарри писал «ее» книги.

Как волнующе было сознавать себя источником вдохновения Гарри, хотя спустя некоторое время это стало ее немного тревожить. Иногда Пич спрашивала себя, занимаясь любовью с Гарри, а не появится ли все это на страницах его книг, открытых для всего мира, и она смущалась, когда Гарри представлял ее «своей музой» на литературных вечерах.

А иногда Пич лежала в постели, еще не остывшая от любовных ласк, и наблюдала за напряженным лицом Гарри, писавшем о ней, и ей казалось, что именно эти минуты она любила больше всего. Она ощущала себя частью Гарри, делила с ним его мысли, равно как и его тело. В такие моменты она имела все, что хотела бы иметь.

Со вздохом Пич отвернулась от окна. Пошевелив сырое полено в камине, чтобы огонь скорее разгорелся, она тяжело опустилась в широкое кресло с подушечкой в изголовье, которое было таким же старым, как этот дом, и вынула из за подушки свое вязанье. Шерсть была голубая, для детской кофточки. Пич где то ошиблась, вывязывая кружевной узор, и появилось много лишних дырок, да и все вязанье стало грязным от ее горячих рук, пока она старалась правильно выполнить узор. «О, дерьмо!» Сорвав петли со спиц, она швырнула вязанье в огонь, с несчастным видом наблюдая, как оно превращается в пепел. Мраморные часы на камине громко тикали в тишине. Было только три тридцать, а казалось, что уже восемь или девять. Ноябрьские сумерки становились все темнее, а Гарри не появится раньше половины седьмого, и даже тогда он только выпьет что нибудь или попросит ее, чтобы принесли поесть в кабинет, так как собирается работать допоздна. И когда он так и не присоединится к ней к десяти часам, Пич отложит в сторону книгу, которую старалась читать, выключит проигрыватель и музыку, которую надеялась послушать с ним вместе, и поднимется по ступенькам, чтобы лечь спать одной, в который раз! Ей было двадцать два года, но внутри она ощущала себя восемнадцатилетней, какой она была, когда встретила Гарри. И вот она ждет ребенка и живет жизнью старой замужней женщины. Это была очень одинокая жизнь.

Взяв трубку, она позвонила Мелинде.

– Приходи к чаю, – сказала Мелинда, – и все мне расскажешь.

Жизнь в Сейморзе была свободной, неофициальной, и, казалось, дом трещит по швам от такого количества людей и животных. Собаки выбежали поздороваться с Пич, когда она вошла в холл, и раздались приветливые голоса, едва слышные за звуками модной пластинки, которую на полной громкости слушал младший брат Мелинды. Пич нравилось, что люди могли запросто прийти на чашку чая в Сейморз, или выпить что нибудь, или даже поужинать, не дожидаясь приглашения, и здесь всегда можно было узнать последние местные сплетни.

Эта жизнь так отличалась от жизни в Лаунсетон Холле, где гостей приглашали официально, обеды тщательно планировались Гарри, чтобы соблюсти баланс между приглашенными из литературного мира и университета, и где за столом велись такие беседы, что надо было очень постараться, чтобы понять, о чем идет речь. Однако самыми ужасными были домашние приемы. Обычно Гарри приглашал человек двенадцать на выходные дни, и Пич со страхом ждала их приезда. Спасибо еще, повар знал, как приготовить ту еду, к которой они привыкли, и у них всегда имелся рисовый пудинг и компот после обеда и меренги на десерт после ужина! Гарри говорил, что к этому их приучали еще в школе, но Пич находила такую еду отвратительной. Самым скверным было то, что у нее не было абсолютно ничего общего ни с одним из гостей. Она надевала то, что считала нарядным и подходящим к обеду в красиво отделанной деревом столовой, где за длинным обеденным столом могло уместиться двадцать, а то и тридцать человек, – но все другие женщины оказывались одетыми в длинные платья серовато зеленого либо ярко синего цветов, которые они так любили и которые совершенно убивали цвет лица. Они обычно внимательно осматривали ее красивое красное шелковое платье от Диора с видом «ну, что можно ожидать от француженки», и разговаривали с ней, словно Пич ничего не понимала ни в жизни, ни в литературе. А мужчины делали ей умные комплименты до обеда, а потом заводили разговор о событиях, которые происходили до того, как она вышла замуж за Гарри, беспечно упоминая Августу, после чего бросали на нее виноватые взгляды.

– Я не смогу этого больше вынести! – пожаловалась Пич Мелинде, когда они сидели перед ярко горящим камином, поджаривая булочки на медной длинной вилке.

– Это твоя. Лови. – Мелинда бросила ей горячую булочку, обжигая пальцы. – Конечно, ты сможешь, – сказала она, щедро намазывая свою булку маслом и откусывая большой кусок. – Это из за того, что ты беременна, а Гарри все время занят. После того как он закончит книгу и родится ребенок, ты должна его заставить увезти тебя в какое нибудь замечательное место и устроить каникулы. Барбадос великолепен зимой – жарко и солнечно, именно то, что ты любишь.

– Барбадос! Я не могу заставить его взять меня с собой в Лондон! Гарри ездит туда каждые две недели, когда ему надоедает писать. Он обедает с издателем или его агентом, а потом ужинает в клубе и болтает со старыми друзьями. Он говорит, что ему нужны эти поездки. И еще он говорит, что у меня слишком большой срок для поездок. Кроме того, если бы я поехала, нам бы пришлось остановиться у его матери, а Гарри это не нравится. У него тысячи причин, чтобы не брать меня с собой. Гарри нравится думать, что я сижу дома и жду, когда родится его ребенок. Я чувствую себя актрисой в пьесе, которую он пишет.

– Ну, в каком то смысле так оно и есть. Я имею в виду, что ты – его вдохновение.

– Уже нет, – ответила Пич мрачно. – Он с головой ушел в Древний Рим. Мелинда, ты знаешь, что я сделаю после того, как родится ребенок? Я куплю в Лондоне квартиру. В Челси, или, может, один из маленьких уютных домиков в Белгравии. Тогда у нас с Гарри будет собственная крыша над головой в городе.

– Сомневаюсь, что Гарри захочет тратить деньги на дом в городе, – возразила Мелинда. – Я слышала, он тратит их на то, чтобы прикупить побольше земли для своего имения. У Гарри много земли, он богач.

– Я куплю дом сама, на деньги моего дедушки де Курмона, – сказала Пич, захваченная этой идеей. Она точно знала, чего хочет, она уже видела такой дом в последний приезд в Лондон. Низкий белый домик с входной дверью, выкрашенной черной блестящей краской, и с медным молоточком. У нее будет две спальни на случай, если захочется взять в город ребенка, и уютная маленькая кухня, где можно приготовить что нибудь вкусненькое на ужин. А может быть, Гарри возьмет ее поужинать в один из этих очаровательных маленьких ресторанчиков в Белгравии. Пич все это уже видела перед собой… а сколько удовольствия она получит, выбирая обои и занавески, и, конечно, большую красивую кровать и мягкие ковры. Это станет их любовным гнездышком, и все опять будет так, как раньше. Но пока это останется ее секретом. Грандиозный сюрприз для Гарри!

– Гарри эта идея понравится, – сказала она, сияя, – Я уверена, что понравится.

Мелинда вздохнула, глядя на подругу. Пич много чего не знала о Гарри.

49

Январь выдался необычно холодным. Но это совсем не тревожило Пич. Она лежала в своей кровати в Лаунсетон Холле, испытывая счастье и покой. В камине весело трещали поленья, за окном тихо падал снег, а ребенок крепко спал в своей колыбели рядом с ее кроватью.

Его нельзя было назвать хорошеньким ребенком – он был слишком мужественным для этого, но очень симпатичным и, как она думала, совсем не похожим на Гарри. У него были ее темно синие глаза, но каждый считал своим долгом сказать, что глаза у грудных детей меняют цвет, и Пич ждала, какими они станут. Еще у него были густые, прямые, черные волосы на голове, а носик – настоящий нос, а не какая то кнопка, как у других младенцев. И любила она его до безумия. Пич не могла представить себе, что совсем недавно ей не хотелось иметь детей. Она пришла к выводу, что если бы женщины знали наперед, что они получат в конце всех этих девяти месяцев и нелегких родов, им было бы намного легче переносить тошноту, полноту и неуклюжесть.

Самым хорошим во всем этом было то, что ее родители находились здесь, с ней. Они приехали провести вместе Рождество и остались дожидаться родов. Ее мать всегда была звездой всех рождественских приемов, поражая всех присутствующих своей эффектной внешностью и находя со всеми общий язык гораздо легче, чем когда либо удавалось Пич. На балу по случаю Рождества она была неотразима в желтом атласном платье, на мрачноватых торжественных обедах сверкала сапфирами в синем шелке, и с таким же успехом завтракала на кухне в Сейморзе, помогая потом убирать со стола и совсем не возражая, когда собаки забирались к ней на колени, обтянутые элегантной твидовой юбкой, слюнявили ее, награждая при этом клочьями шерсти.

Эмилия была рядом и держала Пич за руку во время родов, а потом, улыбаясь, протянула ей ребенка. Пич не представляла, что бы она делала без мамы. А Жерар помог ей в выборе имени для ребенка.

– Я уверен, вы не будете возражать, – обратился он с мягкой улыбкой к Гарри и его матери, – но имя Жиль существует в семье де Курмон уже много поколений. Для нас будет честью присоединить его к именам семьи Лаунсетон.

Конечно, после этого у них не было иного выбора, и они согласились.

Пич пришло в голову, что, вероятно, Жерар не очень хотел, чтобы она назвала ребенка именем его отца, но ему хотелось выполнить желание дочери. На крестинах, которые состоялись несколько недель спустя, на руках своей крестной матери Лоис, громко крича, чем нарушал, как думала Пич, все традиции, малыш был назван Виллиам Перс Жиль Лаунсетон. И со временем все стали звать его Вил.

Нанни Лаунсетон, которая вырастила Гарри и его братьев, уже несколько лет служила в семье в Хэмпшире, но была вызвана за месяц до родов, чтобы привести в порядок детскую. Конечно, Пич уже сделала в детской все так, как ей нравилось. Это было ее единственным утешением во время беременности. Она отправилась в Белый Дом на Бонд стрит и купила роскошное приданое для новорожденного с дюжиной маленьких фуфаечек, рубашечек и прелестными распашонками, крошечными вышитыми башмачками и шелковыми чепчиками. Она купила замечательную колыбель и роскошную шаль, а потом поехала в «Харродз» и выбрала новую детскую мебель – кроватку и высокий стул, весело раскрашенные кубики и много разных игрушек, в которые с удовольствием поиграла бы сама. Гарри жаловался, что она потратила целое состояние, когда этого добра и так хватало на чердаке, но Пич не слушала. Она была счастлива, представляя их малыша в новой, выкрашенной в желтый цвет детской с хрустящими ситцевыми занавесками и голубыми коврами.

Нанни Лаунсетон хватило одного взгляда на детскую. Качая головой, она запричитала:

– Все это не подходит, миссис Лаунсетон, о, Господи, все не то.

Уже через неделю она велела вынести голубой ковер и постелить простой голубой линолеум.

– Для ребенка нужно, чтобы в комнате не собиралась пыль и чтобы пол можно было часто мыть, мадам, – строго сказала она, когда Пич попробовала протестовать.

Новая кроватка и высокий стул были отосланы назад в «Харродз», а с чердака спустили старые вещи Гарри.

– Нет смысла тратить деньги на эти недолговечные новые вещи, – нравоучительным тоном, но достаточно мягко высказала свое мнение Нанни Лаунсетон, словно Пич сама была ребенком. – Эти вещи хорошо послужили Гарри и его братьям, послужат и еще одному поколению Лаунсетонов, пока они не подрастут для других кроватей.

Пич, однако, наотрез отказалась расстаться с новой колыбелью. Она решительно поставила ее рядом со своей кроватью в спальне, уверенная, что Нанни не осмелится посягнуть и на нее. Нанни поняла, что Пич не уступит, она усмехнулась про себя и произнесла:

– Смею сказать, правильно, что вы купили новую колыбель, старая совсем развалилась. Очень красивая кроватка.

Пич улыбнулась с облегчением. Возможно, она и Нанни смогут примириться друг с другом, но друзьями не станут никогда.

Пич не могла сама кормить ребенка, у нее не хватало молока. Нанни Лаунсетон забрала у нее ребенка и стала готовить бутылочки с хорошим детским питанием, и скоро малыш начал быстро подрастать, становиться пухленьким и все более похожим на человечка. Сидя в кресле у камина в детской, Пич кормила его из бутылочки и смотрела, как жадно он сосет, причмокивая.

– Жадный маленький поросенок, – радостно сказала она.

– А сейчас мистер Вил будет спать, – проворковала Нанни, взяв малыша из рук Пич и умело перепеленав его.

Пич скоро сдалась в борьбе за право купать его, тем более что купание всегда совпадало со временем, когда Гарри появлялся из кабинета что нибудь выпить, а Нанни с гордым видом выносила ребенка после купания, одетого в простые, легкие в стирке кремовые рубашонки от Виелла, чтобы показать отцу.

– Гораздо более практичные вещи, – объяснила она свой отказ от прелестных голубых, желтых и белых распашонок с шелковыми ленточками, которые Леони прислала в подарок своему правнуку.

Пич казалось, что Гарри был вполне доволен своим сыном. Не волновался и не прыгал вокруг него, но тем не менее был доволен. Он ласково гладил волосики малыша и говорил о нем совершенно прозаические вещи, как то: «У него хорошая кость. Крепкая. Посмотри на его плечи – он будет участвовать в гребных гонках в Итоне». Или: «Парень пошел в Лаунсетонов, ошибиться невозможно, достаточно взглянуть на него». Пич ожидала поэтических описаний чувств Гарри, впервые ставшего отцом, но Гарри просто оценивал своего сына, как если бы покупал новую лошадь: развитая грудь, хорошая щетина за копытами, сильные задние ноги… Она испытывала в такие моменты жалость к своему ребенку.

Кроме того, Гарри ошибался. Ребенок пошел не в Лаунсетонов. Он был похож на своего деда. Жиля де Курмона.

Поскольку Нанни постоянно опекала ребенка, у Пич появилось свободное время, которым она не знала, как распорядиться. Она обошла свою большую спальню, которая до сих пор была такой же, как и при матери Гарри (до того, как умер его отец, а мать переехала в лондонскую квартиру), и в которой Гарри ничего не разрешил ей менять.

– Пока мать не уйдет, – театрально произнес он.

– Но она уже уехала, – возразила Пич.

– Не уедет, а уйдет! – повторил Гарри. – А сейчас ей приятно думать, что все тут по прежнему, хотя она больше здесь и не живет.

Пич считала, что это не совсем честно, но она уважала его желания. Мысль о маленьком летнем домике в Лондоне, куда ранее не ступала нога ни одного из Лаунсетонов, все больше захватывала ее по мере того, как проходил месяц за месяцем, а Гарри становился все более и более занятым. Он постоянно стремился в Лондон, уезжая на поезде в десять пятнадцать, и почти всегда звонил оттуда сказать, что задерживается на совещании и остается ночевать в клубе. Пич два раза ездила с ним в Лондон, купила там много красивой английской одежды для сельских дам, которая на ней выглядела по французски благодаря оживлявшим ярким шарфам, крупным украшениям – бижутерии и многочисленным золотым браслетам, звон которых так раздражал Гарри. Они обедали в Вильтоне, ходили вместе в театр, и Пич получила большое удовольствие от этих поездок. Пора уже им иметь собственное жилье в Лондоне, и тогда они с Гарри смогут чаще быть вместе, ведь Нанни все время с ребенком, и Пич незачем бесконечно торчать в Лаунсетоне.

В своем новеньком автомобиле марки «курмон» Пич объехала всех агентов по продаже недвижимости, врываясь в их тихие конторы со всей своей прежней живостью и самоуверенностью. Она осмотрела бесконечное множество особнячков, сопровождаемая очарованными ею молодыми агентами, пока не нашла именно то, что хотела, немного в стороне от Белграв сквер.

Мелинда приехала в Лондон вместе с Пич, и вдвоем они обегали все магазины, накупив массу красивых вещей для небольшого белого домика около вымощенного брусчаткой постоялого двора. Его входная дверь была покрыта черной эмалевой краской, и Пич купила блестящий медный дверной молоточек в форме львиной головы. Она напомнила ей бабушкину статуэтку богини Сехмет.

Гарри никогда не спрашивал, чем она занималась, когда бывала в Лондоне. Он вообще перестал интересоваться всем, что касалось ее, даже мелочами – например, не замерзла ли она, не хочет ли немного вина за обедом. И, конечно же, не спрашивал о том, счастлива ли она. Но Пич знала, что в его голове зреет новый роман и его беспокоит задержка в сроках выхода последней книги. Именно этим она старалась объяснить то, что в мыслях Гарри не остается места для нее.

Когда дом был закончен, она решилась открыть свой секрет Гарри и сделать ему сюрприз. Он, как всегда, уехал в город, а она отправилась туда чуть позже, договорившись встретиться с ним в «Кларидже» без четверти семь.

Направляясь в магазин «Харродз», она оставила машину на подвернувшейся стоянке на Ханс плейз и пошла пешком вдоль Фуд Холлз, купив по дороге копченую семгу, пирог с дичью и салат. Еще она купила хорошего французского сыра и сельдерей, который Гарри любил, и немного крупной клубники, привезенной из Флориды. Ее сладкий запах, смешиваясь с холодным воздухом апрельского утра, напоминал ей солнце и чистое небо.

Одетая в темно зеленый свитер и юбку из шотландки, с плетеной корзинкой, перекинутой через руку, она наконец то почувствовала, что живет в этом городе. Ее звали леди Лаунсетон, ей было двадцать три года, она была матерью трехмесячного сына, замужем за самым идеальным человеком в мире, которого она все так же безумно любила. И теперь, когда она так предусмотрительно купила для них собственный дом, их любовь вновь вспыхнет с былой страстью. Вдали от Лаунсетон Холла и его традиций, душивших ее, она снова станет его прежней Пич – той, которой он когда то звонил шесть раз в день, чтобы сказать, что любит ее, той, в которой он так нуждался, чтобы писать свои книги, той, которую он так страстно ласкал когда то.

Пич полдня провела в своем новом доме, готовясь к интимному обеду на двоих. Она поставила стол перед камином и накрыла его длинной кружевной скатертью. Выставила новые итальянские тарелки и шведские хрустальные бокалы. В центре стола поставила маленькую корзиночку с искусно составленным букетиком цветов из «Констанс Спрай», а бутылку белого вина – «Шассань Монтраше» – выбранную с помощью любезного молодого человека, которого встретила в «Харродз», – в холодильник. Еще она купила большую бутылку кларета, поскольку его любил Гарри, и великолепную бутылку портвейна 1900 года в качестве подарка Гарри к новоселью.

Она приняла душ и потратила много времени, прихорашиваясь перед зеркалом, совсем как Лоис когда то, а потом надела маленькое черное бархатное платье, которое обошлось ей на Бонд стрит в целое состояние. Сделала высокую прическу из своих густых бронзовых волос, а в уши вдела бриллиантовые сережки, свадебный подарок Гарри. Закрепляя застежку фамильного жемчуга в три нитки, украшенную бриллиантами и сапфирами, она подумала, что немного переборщила со всеми этими украшениями, но была уверена, что Гарри понравится, что она их надела. Перед уходом она выложила черную кружевную ночную рубашку на кровать в их нарядной зеленой с белым спальне и положила около проигрывателя пластинку с прекрасной нежной музыкой Альбиони.

Пич ждала в баре отеля «Кларидж», нетерпеливо вглядываясь в каждого входящего. Она заказала себе джин с тоником, смесь, которую ненавидела и которую, казалось, пили все в Англии. И сейчас она едва дотронулась до нее.

– Леди Лаунсетон? – осведомился официант. Пич удивленно кивнула.

– Вас просят к телефону, мадам.

– Я задерживаюсь, Пич, – отрывисто произнес Гарри. – Тебе придется вернуться в Лаунсетон без меня.

– Нет, нет. Ничего страшного. Я подожду…

– Нет смысла ждать. Я не знаю, сколько еще буду занят. Мне предстоит многое обсудить с редактором. Хватит на всю ночь. Видимо, мне придется заночевать в клубе.

Пич грустно положила трубку на рычаг. Ее сюрприз не удался. Вернувшись за столик в баре, она отпила немного джина и стала думать, что делать. Еще не все потеряно, решила она наконец. Она останется в красивом новом доме и переночует там, а утром позвонит в клуб и вот тогда увидит Гарри. Он придет с ней позавтракать, и Пич покажет ему их маленькое гнездышко. Гарри полюбит его. И будет в восторге от ее предусмотрительности и ума.

– Сэр Гарри отсутствует в данный момент, – вежливо ответил консьерж в клубе Гарри, когда она позвонила туда утром. – Вы хотите передать ему что либо?

– Он ушел завтракать? – спросила Пич.

– Думаю, да, мадам.

– Тогда не могли бы вы попросить его позвонить леди Лаунсетон в Белгравию по телефону 2313, пожалуйста.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24