Элизабет Адлер » Современные любовные романы » «Достояние леди»

Бандиты снова рассмеялись и сунули ему в руки очередную бутылку – Микоян отпустил Аннушку и присосался к горлышку. Казалось, хмель отвлек разбойника от несчастной княгини. Но, допив самогон, он отбросил бутылку и хищно оглядел Аннушку.

Тишину ночи разрезал пронзительный крик. Это Алексей выбежал из за деревьев и бросился к матери:

– Нет!… Нет!… Нет!… – кричал мальчик. – Оставьте в покое мою мамочку, убирайтесь прочь отсюда!

Бандиты повернулись на крик и подняли винтовки. Мисси горько расплакалась; как хотелось ей в этот миг зажать уши, чтобы не слышать хохот пьяных мужиков – увы, она не могла позволить себе даже этого – стоило ей пошевелиться, настал бы конец и ей, и маленькой Ксении, которая так же тихо лежала возле нее и которую разбойники по счастливой случайности не заметили. Один из крестьян схватил Алешу за воротник и поднял вверх, как куклу. Алеша плакал, умоляя озверевших бандитов не причинять вреда его матери.

Микоян приставил острие штыка к груди мальчика – в глазах Алексея застыл ужас.

– Ах вот оно что, – заплетающимся голосом процедил бандит, – юный князь изволили к нам пожаловать. Что же надо их светлости? За мамочку просят?

– Не смейте трогать моего сына! – произнесла слабым голосом Аннушка. Мисси удивилась, что даже сейчас, когда ее жизнь полностью зависела от этой озверелой шестерки, она говорила с тем же достоинством, что и всегда. – Если хоть волос упадет с его головы – клянусь, мой муж сумеет отомстить вам. Сначала вас высекут на конюшне, а потом повесят на самом высоком дереве в Барышне! Вас всех повесят.

Микоян громко расхохотался:

– Смотри внимательно, княжеский щенок, – процедил он, поворачивая голову Алеши в сторону матери. – Сейчас мы тебе кое что покажем. Во дворцах такому не учат, а вот мы – научим! Это будет урок настоящей жизни. Ты сейчас узнаешь, что такое злоба, которая на протяжении тысячи лет копилась в сердце простого мужика!

Микоян штыком разрезал шерстяное платье Аннушки от ворота до подола – Алеша вздрогнул, но не отвернулся.

Микоян онемел, он никогда не видел таких женщин. Аннушка зажмурилась – Микоян протянул волосатую руку к ее груди и рванул кружево…

– Это что?! – воскликнул он при виде упавших на снег бриллиантовых колец и брошей. Какое то мгновение бандиты молча смотрели на сокровища, потом с криками восторга кинулись подбирать их.

– Богатенькие, богатенькие! – приговаривали крестьяне, засовывая трофеи в карманы тулупов и штанов. По случаю неожиданной наживы были откупорены еще несколько бутылок водки.

Переглянувшись, разбойники решили продолжить поиски драгоценностей. Они сорвали жемчужное ожерелье с шеи Аннушки, вырвали из ушей серьги, принялись колоть штыками соболью шубу. Наконец, обшарив все складки одежды княгини, бандиты убедились, что больше ничего не найдут. Аннушка лежала, свернувшись клубочком на рваной шубе. Она была обнажена и дрожала от холода и страха.

– Пускай мальчишка смотрит! – рявкнул Микоян. Бандиты снова окружили Аннушку, в их глазах сверкала похоть.

По щекам Алеши текли крупные слезы, цепкие руки бандитов не позволяли ему вырваться и убежать подальше от этого страшного места. Когда Микоян начал расстегивать тулуп, Мисси снова расплакалась, понимая, что сейчас произойдет что то ужасное. Как хотелось ей не слышать этот пьяный хохот, матерную брань, крики Аннушки! Но она не могла пошевелиться – она отвечала за маленькую Ксюшу.

– Мамочка, мамочка! – причитал Алексей. Мисси знала: если ей суждено остаться в живых, она никогда не забудет эти крики.

Их было шестеро. И все они ждали очереди надругаться над княгиней. Аннушка молча терпела унижение и вдруг дико расхохоталась.

Мисси поняла, в чем дело. Она уже слышала этот смех и знала, что княгиня страдает какой то непонятной душевной болезнью. Но сейчас она была рада – рассудок Аннушки помутился, значит, она не чувствует больше страданий, значит, ушла в другой, ей одной ведомый мир.

– Заткнись, сука! – закричал крестьянин, приготовившийся вскарабкаться на княгиню, но она продолжала хохотать.

Микоян поднял винтовку и приставил ствол к самому лбу княгини:

– А ну ка заткнись! Слышишь? – прорычал он, дыша на Аннушку винным перегаром. Но она не слышала его слов, не слышала щелчка затвора, не слышала выстрела, превратившего ее прекрасное лицо в бесформенную кровавую массу…

Бандиты в ужасе уставились на Микояна, по прежнему сжимавшего в руках дымящуюся винтовку. Человек, державший Алешу, отпустил свою жертву, но мальчик никуда не побежал. Он неподвижно стоял, окруженный убийцами, и остекленелым взглядом смотрел на то, что какое то мгновение назад было лицом его матери.

– Что приуныли, ребята? – проговорил Микоян, опуская винтовку. – Да, красивая была баба. Вообще то она еще теплая, так что, кто не успел – может попробовать, – и он громко расхохотался. На этот раз остальные не подхватили смех своего главаря.

Мисси закрыла глаза и стала молиться. Она молилась об успокоении души Аннушки, о спасении Алеши, хотя, по правде, ей казалось, что для мальчика было бы лучше умереть, чем стать свидетелем такого надругательства над горячо любимой матерью.

Микоян велел своим людям открыть еще три бутылки – они охотно подчинились и вскоре все шестеро громко хохотали, отвратительно ругаясь и желая столь же страшной смерти всем буржуям и помещикам. Они торжествовали свою страшную победу, радовались злодеянию, уверенные в своей полной безнаказанности.

До слуха Мисси донесся стук копыт – она с надеждой обернулась в сторону леса: может быть, это Миша спешит им на помощь?

На тропинке показались трое всадников – красный командир в длинной кавалерийской шинели и папахе и двое казаков с красными бантами на полушубках. Командиру было с виду лет тридцать. Он был гладко выбрит, уверенно держался в седле. Холеные длинногривые кони были, скорее всего, отбиты красноармейцами у одной из отборных царских частей.

– О, Господи, – прошептал командир, забыв на мгновение, что он безбожник и должен верить только новому режиму и вождю мирового пролетариата Ленину.

Командир достал из кобуры наган, приказал вполголоса своим людям спешиться и прицелился. Вдруг он заметил Алешу.

– Не стрелять! – приказал он. – Здесь ребенок. Микоян и остальные бандиты лежали на снегу, пили из горла и громко распевали похабные песни.

Вдруг из за дерева выбежал красный командир с наганом в руке. Он ударил сапогом ближайшего к нему бандита:

– Встать! Руки за голову! – прокричал командир.

В ужасе крестьяне повскакивали со снега и выполнили приказ. В тот же миг на дорогу выбежали двое красных казаков с карабинами. Бандиты поняли – сопротивление бесполезно.

Как бы очнувшись от обморока, Алеша побежал к Мисси. Он встал на колени возле нее, взял своими ручками ее холодную руку и заплакал:

– Мисси, Мисси, – молил Алеша, – помоги мне, пожалуйста, помоги мне, я так боюсь.

Она лишь крепче зажмурила глаза, изо всех сил стараясь победить желание обнять Алешу, утешить его, постараться хоть немного облегчить его страдания. Мисси знала, что вооруженные всадники – тоже враги. Это были не пьяные озверевшие крестьяне, они были трезвы и наверняка не допустили бы столь циничной расправы. Но все равно, это были враги. Они уже схватили Алешу и теперь, стоит Мисси пошевелиться, в их руках окажется и Ксюша. Мисси знала, что красные не пощадят детей светлейшего князя – в лучшем случае, их ждут тюрьмы и лагеря. Она собрала волю в кулак, убеждая себя в том, что Алеше все равно уже не помочь. Мальчик поднес ее холодную руку к своим губам, и Мисси почувствовала, как по ладони потекли горячие слезы Алексея.

– Грязные ублюдки! Пьяная сволочь! – кричал командир. – Ваше место в свинарнике среди таких же, как вы! Постройте их! – приказал он своим людям, и они, подгоняя пошатывающихся крестьян, выстроили их в неровную шеренгу между двумя соснами.

– Привести сюда мальчика! – распорядился командир.

Красные кавалеристы подвели Алешу к своему начальнику. В глазах мальчика по прежнему был страх – командир внимательно посмотрел на ребенка:

– Я знал твоего отца, – сказал он. – Если бы я мог, я помешал бы тому, что сделали эти негодяи с твоей мамой. Но сделанного не вернешь. Ты мужчина и должен понимать это. А теперь, мальчик, я хочу, чтобы ты увидел, как Красная Армия расправляется с убийцами и насильниками. Мы отомстим за твою мать. – Он с отвращением посмотрел на стоявших в десяти шагах от него бандитов – тех самых людей, ради счастья которых он пошел в революционную армию – и кратко скомандовал – Огонь!

Алеша зажал руками уши, чтобы не слышать душераздирающие крики и ругательства, но глаза его были по прежнему широко раскрыты. Он видел, как дергались в предсмертных конвульсиях тела тех, кто только что надругался над его матерью. Наконец шестеро бандитов затихли. Алеша опустил руки и вопросительно посмотрел на командира.

– Пойдем, – сказал командир, протягивая Алексею руку, – надо уезжать отсюда.

Но Алеша стремглав бросился к телу матери. Опустившись на колени, он прикрыл обнаженное изуродованное тело обрывками собольей шубы. Обеими руками он крепко схватил правую руку Аннушки и покрыл ее жаркими поцелуями. Потом он упал ничком, зарывшись головой в мех на груди матери, все еще сохранявшей запах фиалок, которые так любила несчастная княгиня. В нескольких сантиметрах от тела Аннушки лежало на снегу рубиновое кольцо – как походило оно сейчас на каплю крови! Инстинктивно Алеша дотянулся до кольца и зажал его в кулак.

Вдруг лесную тишину нарушил грохот отдаленного взрыва, в зимнем небе взметнулись ярко оранжевые всполохи.

– Они взорвали Барышню! – воскликнул молодой кавалерист.

– Болваны! – с гневом вскричал краском Соловский. Крестьянский бунт вышел из под контроля. Если мы хотим чего либо добиться, их надо остановить немедленно. Самыми крутыми мерами!

Алеша молча взглянул на далекое зарево. По лицу его ничего нельзя было прочесть. Он медленно опустил руку в карман и разжал кулак – кольцо упало на дно кармана.

– Пойдем, – сказал Соловский. – Тебе надо забыть обо всем этом. – Его взгляд встретился с взглядом мальчика. – Тебя ждет новая жизнь. Кто знает, может быть, и ты примешь участие в созидании новой, великой России. – Краском иронически улыбнулся. – Кто знает, вдруг ты тоже станешь революционером, революционером нового поколения.

Алексей послушно пошел за Соловским. Они подошли к лошадям, и краском посадил мальчика в седло впереди себя.

– Оставьте тела волкам, – бросил Соловский своим красноармейцам, – думаю, к утру не останется никаких следов.

ГЛАВА 3

Григорий Константинович Соловский вез Алешу Иванова в городок Дворск, расположенный километрах в тридцати к югу от Варышни. Метель мела не переставая, и краскому с огромным трудом удавалось не сбиться с пути. Где то справа остался полустанок Ивановское, построенный по распоряжению Ивановых. Пути были занесены толстым слоем снега, и лишь горевший вопреки непогоде семафор, да дымок, струившийся из трубы домика обходчика, указывали на близость железной дороги. Всю дорогу Соловский вел напряженный спор с самим собой, стараясь убедить себя в том, что не напрасно взял с собой мальчика.

Григорий Соловский был командиром эскадрона в только что созданной Красной Армии. Это был суровый, немного грубоватый человек, чуждый телячьим нежностям и сантиментам. Человеческая жизнь мало значила для него – будь то жизнь взрослого или ребенка. Единственное, что его волновало, было дело большевиков и будущее России, новой, коммунистической России. Тем не менее беспомощное, испуганное лицо мальчика задело в душе сурового военного какую то струну, и он, может быть, впервые в жизни сжалился над кем то. Четыре года назад он видел те же беспомощные, испуганные глаза – это были глаза трех его сыновей, умиравших от тифа. Соловский гордился тем, что у него есть четыре сына – крепкие, сильные мальчики, которые могли бы продолжить дело отца. Увы! Судьба оставила ему лишь одного из них. И вот сейчас, в новом зимнем лесу, он понял, что не может допустить смерти еще одного ребенка, еще одного мальчика.

Эта мысль пришла к нему неожиданно. Он прекрасно понимал, что идет на риск – если кто нибудь узнает, чей сын этот шестилетний мальчишка, товарищи по партии смогут усомниться в преданности Соловского революционным идеалам. Но опыт подсказывал, что риск не так уж велик: Соловский по долгу службы много раз беседовал с солдатами, воевавшими на передовой во время войны с Германией. Они пережили кошмары рукопашных схваток и газовых атак, многие прошли через немецкие лагеря, где их жестоко пытали. Соловский хорошо знал: такие люди не любят много рассказывать о себе, не любят задавать лишних вопросов. Те, кто выжил в кошмаре войны, научились прятать свой страх в самой глубине души – они ни с кем не делились теми ужасами, которые им довелось пережить. Они сами старались забыть эти кошмары.

Будущее князя Алексея Михайловича Иванова решится на протяжении нескольких недель, думал Соловский. Либо мальчик изгонит из памяти сцену в лесу у Барышни, забудет, кто он такой, откуда родом и кто его родители – тогда все будут считать его беспризорником, усыновленным Григорием и Натальей Соловскими, – либо он откажется забыть свое прошлое и окажется в сумасшедшем доме. Будь что будет, решил Григорий.

Соловский был родом из Сибири. Он вырос в суровом климате, и это, наверное, определило его характер. Последние годы он жил в Полоцке – его жена была из тех мест. Здесь уже не было тех трескучих морозов, от которых, казалось, промерзают до самых сердцевин даже гигантские сибирские кедры, зимы были короче и мягче – но все равно, Соловский остался в душе сибиряком, и всякий раз, когда к ним приходили друзья, после горы сибирских пельменей и нескольких стаканов водки Григорий начинал бить себя в грудь, доказывая превосходство сибиряков над белорусами.

– В Сибири, – говорил он своим зычным басом, – минус сорок – это не мороз. – Он делал небольшую паузу, убеждаясь в том, что собравшиеся внимательно слушают его, и продолжал: – Сто верст – не расстояние, пол литра водки – не выпивка. – Он подливал в стакан водку, залпом осушал его и, улыбнувшись, добавлял: – А сорок лет – уже не женщина. – Собравшиеся громко хохотали, но сам Соловский относился к своим словам вполне серьезно.

Он вспомнил это присловие и сейчас, когда его старая кавалерийская лошадь с трудом находила дорогу в снежных вихрях. Снежные хлопья обжигали леденящим холодом, и бедное животное то и дело вздрагивало и спотыкалось. Соловский посмотрел по сторонам – его солдат почти не было видно за вьюгой. Соловский чуть привстал в седле, поправляя шинель – ему доводилось видеть в юности и не такие бураны… Надо было спешить в Дворск.

Он плотнее укутал мальчика полой шинели – Алеша сидел молча, не двигаясь, и Григорию даже показалось, что он не дышит. Соловский вспомнил свое детство и еще раз подумал, какая странная вещь судьба – он, потомственный сибирский крестьянин, убежденный революционер, командир Красной Армии, спасал от смерти сына и наследника одного из самых знатных аристократических родов в России.

Григорий родился за десять лет до конца прошлого века. Он был пятнадцатым ребенком в семье сибирского крестьянина, прожившего всю свою жизнь в одной деревне и связанного родственными узами чуть ли не со всеми односельчанами. Мать Григория приходилась троюродной – а может быть, четвероюродной – сестрой его отцу. У отца было шестнадцать детей, лишь пятеро из которых дожили до взрослого возраста. Матери так и не суждено было стать бабушкой: выйдя замуж в шестнадцать лет, она умерла в тридцать пять. В последние годы жизни выглядела глубокой старухой.

Семья Соловских жила в просторной избе, построенной из сплавляемых по реке бревен. Ближайший город – Новониколаевск – состоял большей частью из деревянных построек. Если бы в этом месте строители Транссибирской магистрали не решили построить мост через Обь, этот городок так и остался бы полудеревней.

Григорий хорошо помнил, как однажды отец повез его на железнодорожный полустанок, как из поезда, шедшего откуда то из европейской части России, вышел худощавый лысый человек с бородкой в сером плаще. Он окинул взглядом кучку крестьян, собравшихся у полустанка. Гриша внимательно смотрел на него, и их взгляды встретились. Грустная улыбка пробежала по губам незнакомца, и он сказал:

– В твоих руках, мальчик, будущее России. Никогда не забывай об этом.

Когда человек в сером плаще сел обратно в вагон, и поезд медленно тронулся, отец сказал Григорию, что это был Владимир Ильич Ленин – он ехал в ссылку в глухую сибирскую деревню. Позже, в студенческие годы, Григорий слышал от своих однокашников, что Ленин говорил о Сибири: «Это глухомань – ни поселков, ни городов». Соловский знал, что Ленин прав: действительно, если смотреть на сибирские пейзажи, может создаться впечатление, что за горизонтом уже не обитаемая земля, а космическая пустыня…

Обе старшие сестры Григория вышли замуж за лесорубов и уехали на север за много сотен верст от родной деревни. С тех пор он ни разу не виделся с сестрами. Оба его брата женились на своих дальних родственницах из той же деревни и переселились в быстро растущий Новониколаевск. Они устроились работать на железную дорогу и, насколько мог понять восьмилетний Гриша, дела у них шли не слишком хорошо. Во всяком случае, они не стали богаче, чем отец.

Хотя Григорий никуда, кроме Новониколаевска, не ездил, он понимал, что где то есть другая жизнь, имеющая мало общего с жизнью семьи Соловских. Он любил ходить к большому железнодорожному мосту через Обь – Гриша недоумевал, как люди смогли построить такое чудо. По мосту проносились поезда, а он стоял, стоял вот уже много лет… Как же люди научились таким хитростям? Гриша любил смотреть на поезда, мчавшиеся откуда то с запада – наверное, из Москвы. Он подолгу глядел им вслед, маша рукой и гадая, кто же эти люди, только что промелькнувшие перед его взором. Они сидели в своих купе, читали, разговаривали, пили чай, некоторые кивали ему, махали руками. Они ехали из городов, о которых Гриша толком ничего не знал. Григорий с трудом представлял себе, как выглядит настоящий большой город. Он часто просыпался по ночам, заслышав гудок далекого паровоза, и потом долго еще не мог заснуть, мечтая о далеких краях. Эти поезда и их пассажиры были для маленького Гриши величайшей тайной. И самое ужасное, что он никогда не мог бы постичь эту тайну: ведь он был неграмотным, невежественным деревенским мальчишкой – таким же, как все его крестьянские предки.

По сельской традиции в возрасте шести лет Грише поручили пасти коров. Когда ему стукнуло восемь – доверили лошадей. Шестнадцатилетним парнем ему разрешили бы приходить на деревенский сход, куда пускали только взрослых. У деревенских девчонок были совсем другие занятия: их посылали за водой, за хворостом, заставляли помогать по хозяйству матери. В деревне никогда не было своей школы. Ближайшая находилась в Новониколаевске – ее открыли для детей администрации железной дороги и местного начальства.

Однажды, морозным зимним утром, Григорий прошел пешком двадцать километров, отделявших деревню от Новониколаевска, и постучался в дверь деревянного здания местной школы. Классная дама с изумлением уставилась на него. Он выглядел моложе своих лет, весь его вид выдавал крестьянского мальчишку из глухой деревни: домотканные порты, овечий тулупчик, грубые валенки… Классная дама сперва решила, что мальчик ошибся адресом, но Григорий, пристально поглядев на нее из под насупленных густых бровей, проговорил:

– Я хочу учиться.

– Учиться? – оторопела классная дама. – А чему ты хочешь научиться, сынок? – Она улыбнулась при виде того, как медленно тают льдинки на его бровях, стекая по лицу тоненькими ручейками.

Григорий нисколько не смутился:

– Всему! – отрезал он.

Учительница улыбнулась. Вот уже целый год работала она в этой школе и все больше и больше разочаровывалась в своих учениках: ребята не испытывали никакой тяги к знаниям. С гораздо большим удовольствием выбегали они на переменках кидаться снежками или – если дело было летом – срывались целым классом с уроков и мчались купаться на речку. Неужели знания никому не нужны? – грустила учительница. И тут то на пороге маленькой школы появился крестьянский мальчик, который рвался «всему научиться»!

Учительница пустила Григория жить к себе в домик. Зимой он спал на узенькой лежанке у русской печи, а летом – в тесных сенях. Она научила Гришу Соловского читать и писать, а когда он постиг азы грамоты, раскрыла перед ним волшебный мир: он с восторгом изучал географию, историю, математику… Чем мог он расплатиться с доброй учительницей? У Григория не было ни копейки, да и она вряд ли согласилась бы брать плату с деревенского мальчика. Вот и таскал он ей воду и дрова, невозмутимо вынося насмешки сверстников, попрекавших его «девчачьей» работой. Время от времени отец Григория посылал с оказией «подарочки» для учительницы – это были завернутые в бересту свежие яйца и масло.

Когда Григорию исполнилось тринадцать, он понял, что учительница дала ему все, что могла, но этого оказалось для него недостаточно. Поскольку Григорий окончил школу по первому разряду, его послали учиться в Москву. Его наставница лично сопровождала в первопрестольную любимого ученика. Но перед долгим путешествием она отвела мальчика к еврейскому портному – уставший от вечного страха погромов и конкуренции, он переехал с Украины в Сибирь и быстро сколотил себе весьма приличное состояние – и попросила сшить Григорию брюки и пиджак. В восторге от того, что у него есть теперь одежда, в которой не стыдно появиться на улицах большого города, о котором он мечтал по ночам под паровозные гудки, Гриша поклялся, что рано или поздно вернет ей и этот долг.

Чувствуя себя крайне неловко в новом костюме, Григорий впервые в жизни сел в поезд – поезд, так много значивший в его мыслях – и отправился в Москву. Учительница доставила его в реальное училище, ласково поцеловала на прощание на глазах удивленных старшеклассников и уехала в Петербург – навестить своих родственников. Григорий остался один на один с совершенно незнакомым миром.

Сшитый у еврейского портного костюм сменила серо голубая форма, свой страх перед новой жизнью Григорий скрывал под маской агрессивности и грубости. Но всякий раз, когда девчонки из соседней женской гимназии, завидев его на улице, собирались в стайку и нарочно громко смеялись над «дикарем из сибирских лесов», Грише становилось не по себе – он краснел и поспешно скрывался.

Месяц спустя его любимая учительница погибла при крушении поезда, возвращаясь в Сибирь. В тот раз Грише впервые захотелось умереть. Учительница была единственным связующим звеном между его прошлым и настоящим. Оставшись один, он не знал, что делать дальше. Его спасли невероятное честолюбие и удивительные способности.

Во время учебы в реальном училище он держался вдали от своих одноклассников. Сначала они дразнили его, но вскоре поняли, что это бесполезно, и оставили Григория в покое. Когда ему исполнилось восемнадцать, Григорий, такой же одинокий, как и пять лет назад, поступил в Петербургское политехническое училище. Студенты были в основном детьми дворян, купцов, военных. Из рабочих были считанные единицы, а из крестьян – почти никого. Гриша так и не сошелся со своими однокашниками. Его страшно раздражали лень и нерадивость многих сынков богатых родителей. Они прогуливали занятия, списывали друг у друга на экзаменах, зато гуляли и веселились от души – некоторым из них ничего не стоило за одну ночь спустить на кабаки и цыганок суммы, о которых Григорий и мечтать не мог. С одной стороны, он завидовал им, с другой – ненавидел, поскольку понимал, что ему не суждено жить так, как они. Он стал впервые задумываться о том, что он и ему подобные – а таких грамотных ребят из простых становилось все больше – образуют новый класс, класс, с которым придется считаться нынешним хозяевам жизни.

Григорий с радостью бросился в объятия проповедников новых идей. Он запоем читал Маркса и Энгельса, Троцкого и Ленина – их статьи задевали важные струны в его душе. Именно о нем писали они в своих книгах, о простом крестьянине, своими усилиями пробивающем дорогу в жизни. Именно его мозги понадобятся социал демократической рабочей партии, когда настанет время революции. Григорий вступил в РСДРП, и подпольные собрания социал демократических кружков стали для него главным в жизни. Вскоре ему стали поручать важные задания; своей исполнительностью и преданностью он завоевал доверие многих руководящих товарищей.

Окончив с отличием политехническое училище, Григорий стал работать инженером в одной из железнодорожных компаний, управление которой находилось в Москве. Наконец то он научился строить те самые мосты, о которых мечтал в раннем детстве. Но у молодого инженера Григория Соловского появилась новая мечта – мечта построить мост в светлое будущее. Он мечтал о новой России, власть в которой будет принадлежать простому народу, где не будет классов и сословий, где все будут равны и счастливы. Григорий свято верил в идеалы коммунизма, он нисколько не сомневался в том, что стоит лишь свергнуть нынешнюю власть – и народ сможет без труда вступить в эру счастья и процветания.

Григорий становился все более активным членом РСДРП – он ездил по стране, беседовал с рабочими и крестьянами, агитировал их вступать в партию, организовывал на разных заводах и фабриках стачечные комитеты. По прежнему его кумиром оставался вождь большевиков Ленин–человек, которого еще мальчишкой он видел на маленьком сибирском полустанке.

Во время одной из таких поездок Григорий познакомился с Натальей. Ей было шестнадцать лет – именно в этом возрасте мать Григория выдали замуж за его отца. Она была белолица, румяна, белокура, как большинство белорусок. Наталья стала его второй – после революционной идеи – страстью. Григория не волновало, что она была необразованной девушкой. Ему, выходцу из сибирской деревни, было хорошо и радостно, когда он целовал ее мягкие волосы… Вскоре родные Натальи узнали об их любви, и через месяц они поженились.

Григорий отвез молодую жену в свою крошечную комнатушку, и сельская девушка стала с трудом привыкать к жизни большого города. Она всегда держала наготове горячий самовар, чтобы угостить чаем товарищей Григория, приходивших к нему на конспиративные совещания. Ей редко это удавалось – «товарищи» предпочитали водку. Она не понимала, что значит «анархия», «социальная революция», «демократическое правление», и часто скучала одна, потому что Григорий все время был в разъездах.

Он видел, что Наташа томится в Москве, и через несколько месяцев после свадьбы, когда Наташа ждала первого ребенка, отвез ее обратно в Белоруссию, к родителям. Он старался как можно чаще навещать беременную жену, тем более, что агитационно пропагандистской работы в Белоруссии хватало. Один за другим у Соловских родились четверо сыновей. Григорий гордился этим, он надеялся, что сыновья продолжат его дело. И тут на семью обрушилась трагедия: разразилась эпидемия сыпного тифа, унесшая жизни трех его сыновей. Смерть миновала лишь младшего – Бориса.

В 1914 году Россия вступила в войну с Германией. Григория призвали в армию. Его произвели в фельдфебели и послали служить в один из кавалерийских полков, но вскоре – офицеры гибли каждый день – Соловский дослужился до ротмистра. Григорий видел своими глазами все ужасы войны: голодные, холодные, вшивые солдаты умирали не только от вражеских пуль, но и от болезней. Невозможность им помочь доставляла молодому ротмистру огромные страдания.

Революция, которую он так торопил, началась в феврале 1917 года. Вернувшись с фронта, Григорий включился в деятельность одного из Советов рабочих депутатов.

Звездным часом Григория стал миг, когда его представили кумиру. Ленин мало изменился с тех пор, когда Соловский видел его на полустанке – бледный, с небольшой бородкой, лысый, с острым взглядом, который, казалось, пронизывал собеседника насквозь. Соловский знал, что если потребуется, то отдаст жизнь за этого человека. Он был уверен: Россию спасти может только Ленин. До конца своих дней он оставался убежден в этом.

Соловский крепче прижал к себе мальчика, закутанного в его шинель. Теперь у него есть еще одна задача – воспитать революционера из представителя свергнутого класса.

Городом Дворском назывался десяток – другой деревянных домишек, тянувшихся вдоль линии железной дороги. Григорий жил в комнате, расположенной над пекарней. И хотя у самого пекаря муки едва оставалось на прокорм семьи – о выпечке хлеба на продажу он и помышлять не мог – у этой квартиры были неоспоримые преимущества: во первых, было тепло, а во вторых, голодная смерть все таки не угрожала. В распоряжении Григория всегда был котелок щей, буханка черного хлеба и самогон. Хозяин знал, что с армией лучше не связываться, и старался угодить постояльцу.

Григорий накормил своих кавалеристов, уложил их спать прямо на полу в пекарне, а сам отправился на вокзал. Поезд в Петроград должен был отправиться в семь вечера, но так и не прибыл на станцию в назначенное время. Начальник станции сказал, что телеграф не работает, и поэтому он не знал, когда ждать поезд – через час, через день или через месяц…

Григорий приказал начальнику станции немедленно известить его, как только что то станет известно о поезде, и вернулся в пекарню. Он отвел Алексея к себе в комнату и уложил мальчика на свою узкую железную кровать. Мальчик по прежнему был бледен, как снег, руки оставались ледяные, в детских глазах стоял ужас страшной ночи.

Григорий сел на край раскладушки и заговорил с мальчиком по английски – он выучил язык в политехническом училище. Все дворянские дети должны знать английский, думал Григорий, может быть, так ему удастся пробиться к сердцу мальчика.

– Итак, молодой человек, – начал Григорий, – да да, именно молодой человек, потому что с этой помп ты уже не ребенок. Мы не будем вспоминать о твоем прошлом, наша задача – смотреть в будущее… Я хочу, чтобы ты забыл о случившемся. Твои родители погибли. Ты больше не сын князя Михаила Иванова. Отныне ты мой сын. Тебя зовут… Сергей. Сергей Соловский. Понял?

Мальчик молча кивнул, глядя на Григория бездонными серыми глазами – глазами отца.

Алеша был очень похож на князя Михаила. Соловский видел его несколько раз в Думе. Он снова подумал, что тайна раскроется, и опять сомнения охватили душу краскома: может быть, не следовало так поступать? Зачем ему этот мальчишка. Но, как бы то ни было, менять что либо было поздно – просто поначалу Григорию придется держать парня подальше от посторонних глаз. Соловского увлекла сама идея эксперимента над жизнью. Сам он только благодаря себе занял свое положение, не снившееся деревенскому парню. А теперь ему предстоит из маленького князя сделать простого человека. А что будет потом – покажет время.

Григорий сказал мальчику спать и задул свечу. Он завернулся в шинель, лег на пол возле раскладушки и через несколько мгновений крепко заснул.

ГЛАВА 4

Женева

Кэл Уоррендер молча смотрел на свой бокал шампанского – что ему еще оставалось в этой ситуации? За окнами отеля «Бо Риваж» вились снежные вихри – неожиданная пурга заставила администрацию аэропорта Куантрен отменить все вылеты. У Кэла было плохое настроение – кто то опередил его, перехватив чудесный изумруд князей Ивановых. Он так спешил сюда, в Швейцарию, он так рассчитывал на успех, но неизвестный соперник оказался проворнее. Теперь ему оставалось сидеть в одиночестве за столиком этого роскошного бара, смотреть на пургу за окном и искать выход из неприятного положения.

Кэл обернулся к стойке бара и увидел, что на высоких табуретках сидят трое русских – Валентин Соловский и еще двое, которых он не знал. Русские с угрюмым видом пили водку. Что бы это значило? – подумал Кэл. Может быть, Соловского тоже обошли? Похоже, русские так же далеки от таинственной «Леди», как и сам Кэл. Но если не русские, то кто же тогда купил изумруд?

Кэл отлично знал, зачем прибыл в Женеву Валентин: ему было поручено найти «Леди». Оба они – Кэл и Валентин – знали, что тех, кто послал их сюда, интересуют не деньги Ивановых – и Москву, и Вашингтон интересовали раджастанские копи.

Когда много лет назад князь Иванов совершил легендарный обмен подарками с индийским махараджой, он приобрел у того участок земли в Раджастане. Князь обнаружил на этом участке месторождение тунгстана – минерала, содержащего вольфрам, столь необходимый при производстве стали и твердых сплавов. Князь сразу же понял, какое сокровище заимел. Вскоре после революции русские заявили свои претензии на раджастанские копи, мотивируя это тем, что князь Михаил перед смертью якобы завещал все свое имущество молодой советской республике. Русские завладели вольфрамовыми копями, и, хотя почти никто не верил в завещание князя, никто не мог и опротестовать претензии Советов – ведь считалось, что никого из семьи Ивановых не осталось в живых. Про копи забыли, пока геологи ни обнаружили в них, помимо тунгстана, ряд других металлов и минералов, необходимых в том числе и для военной промышленности. Весь мир как бы проснулся от семидесятилетней спячки и ринулся в спор с Россией за копи князя Иванова.

Кэл знал, что русским нужен сущий пустяк – подпись наследника семьи Ивановых. Если они найдут эту «Леди» первыми – победа гарантирована. Уж что что, а выбить из человека подпись они сумеют. Если законный наследник князя Михаила подтвердит права русских на раджастанские месторождения, никто и ничто в мире не заставит их убраться оттуда – промышленный потенциал России резко возрастет. Баланс в мире нарушится.

Кэл отпил шампанского – возможно, русские подумают, что он пьет от радости, что он – счастливый обладатель ивановского изумруда? Он принялся размышлять о событиях последних недель. В Белом Доме ему дали карт бланш: Кэл Уоррендер имел право сам решать, что предпринять в поисках загадочного владельца. Он попросил, чтобы расследование доверили именно ему – он не нуждался в помощи специалистов из ЦРУ или ФБР. Он прекрасно понимал, что в случае успеха ему обеспечен резкий взлет по служебной лестнице. Кроме того, у него уже был свой план. Кэл так и сказал на совещании в Белом Доме.

– Это довольно просто. Мне надо найти того ювелира. А он расскажет мне все остальное.

Вначале все было похоже на игру. Кэл поехал в Амстердам, где встретился с Петером ван Сталте, старейшиной ювелиров, мастером высокого класса и человеком кристальной честности. Ван Сталте сказал ему, что гигантский изумруд не появлялся в городе и что лично он отказался бы от такой работы:

– Слишком уж рискованно, – улыбнулся старый ювелир, поглаживая свою острую бородку. – Лучшие ювелиры Амстердама не могли бы гарантировать успех.

В Иерусалиме израильские ювелиры сказали Кэлу, что они тоже не видели этот изумруд и что никто из них не рискнул бы браться за такую сложную работу. Израильтяне в один голос говорили, что во всем мире есть лишь один ювелир, который согласился бы взяться за резку такого изумруда. Это был Джером Эбисс. Но Эбисс пропал куда то из Парижа много лет назад, и никто не знал, где его искать.

– Эбисса подвело виски, – лукаво улыбаясь, проговорил старый ювелир по фамилии Штейн. – У него стали дрожать руки, и он испортил несколько камушков. Ума не приложу, куда он запропастился. Впрочем, поговаривают, что он живет где то в Восточной Азии – то ли в Гонконге, то ли в Сингапуре. А может, в Бангкоке?

По каналам Интерпола Кэл выяснил, что в последний раз Эбисса видели в Бангкоке. Через несколько дней он стоял у обшарпанной двери в квартале Патпонг и нажимал кнопку звонка под табличкой с именем знаменитого ювелира. Никто не ответил на звонок, а сотрудники расположенной на первом этаже клиники венерических болезней поведали Кэлу, что Эбисс не появлялся в своей конторе вот уже много недель. Два дня слонялся Кэл Уоррендер по злачным местам Бангкока, пытаясь найти хозяина дома, в котором работал Эбисс. Наконец поиски увенчались успехом.

Он встретил этого человека в полутемном кабинете, расположенном на задворках заведения, объединявшего под своей крышей «массажный салон» и бар. Из огромных динамиков лились звуки музыки в стиле диско, а на крошечной сцене лениво двигали бедрами полуголые тайские девушки. Стоило Кэлу поинтересоваться, где найти хозяина, как моментально возникли два здоровенных громилы и заломили ему руки за спину. Они потащили его в глубь помещения, по узенькому коридорчику, мимо отгороженных тонкими шторками «массажных кабинетов»; свободные от клиентов девушки стояли в коридоре и сплетничали со своими подружками. Одна из них подбежала к Кэлу и, кокетливо прикрывая руками свои женские прелести, прошептала:

– Попробуйте меня, мистер… Клянусь, вы не пожалеете.

Громилы оттолкнули девушку в сторону и повели Кэла дальше – к кабинету хозяина. От жрицы любви исходил запах каких то дешевых духов, но даже он не мог заглушить вонь, стоявшую в коридоре: это была отвратительная смесь пота, мочи и какого то едкого дезинфицирующего средства. Переступив порог кабинета, где воздух был спертым, но, по крайней мере, ничем не воняло, Кэл облегченно вздохнул.

За огромным столом сидел человек небольшого роста. Кэл сразу понял, что он не таец. Действительно, хозяин злачного места был родом из Лаоса. Это был человек без возраста: на его желтой коже не было ни единой морщинки, а щелочки глаз были настолько узки, что невозможно было определить ни их цвет, ни их выражение. Маленькие ручки лаосца быстро перебирали янтарные четки. На фоне огромного тикового кресла с высокой спинкой он казался вообще карликом. За его спиной выросли еще двое телохранителей, и Кэл почувствовал неожиданную сухость в горле. Он много слышал о преступном мире таиландской столицы, но не ожидал, что станет беседовать с одним из его главарей – да еще при таких обстоятельствах. Должно быть, этот маленький лаосец держал под контролем всех бандитов этого района Бангкока – торговцев наркотиками, сутенеров, карманников…

– У меня к вам небольшая просьба, сэр, – сказал Кэл, стараясь говорить вежливо, но не заискивающе. – Я ищу ювелира по фамилии Эбисс.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32